Роль В.И. Смирнова в жизни костромского музея в 1910-1920-х гг.
В 1922 г. в своем выступлении на 10-летнем юбилее Костромского научного общества по изучению местного края (далее — КНО) В.И. Смирнов говорил: “Существуют три основных ресурса для каждой научной работы, которые предварительно должны быть созданы — Архив, Библиотека и Музей с неизбежными при нем кабинетами и лабораториями”. [Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. С. 26.] Сегодня, когда в обществе в очередной раз резко меняются взгляды на функции музея и его роль в жизни общества, пиетет В.И. Смирнова перед научным предназначением музея кажется особенно примечательным.
Вечером 19 мая 1913 г. была открыта экспозиция Романовского музея Костромской губернской ученой архивной комиссии (далее — КГУАК). Она располагалась в здании, впервые в Костромской губернии специально построенном для музейных нужд и до сих пор остающемся единственным. Первыми посетителями стали император Николай II и члены его семьи, прибывшие на празднование 300-летнего юбилея Дома Романовых. Высочайшим особам были представлены создатели музея — товарищ председателя Архивной комиссии А.И. Черницын и члены Совета КГУАК. Все было очень торжественно. Пояснения при осмотре экспозиции давали правитель дел КГУАК И.А. Рязановский, автор концепции экспозиции, и член Совета Н.Н. Виноградов. [Виноградов Н.Н., 1914. С. 85.]
Однако судьба музея после его открытия складывалась непросто. Здание было построено на деньги, собранные по подписным листам. Немалую роль тут сыграло его посвящение, отразившееся в названии (Романовский) и покровительство царской семьи, выражавшееся не только в официальном разрешении назвать его в честь правящей династии, но и в значительном денежном пособии от казны. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 22. Л. 45, 52-56; Ф. 196. Оп. 1. Д. 6, 8, 11, 13, 14, 15 и др.; Ф. 133. б\ш. Л. 509.]
Все попытки добиться продолжения государственного финансирования не увенчались успехом. В ответ на проект штатов, представленный секретарем строительной комиссии А.И. Черницыным в Министерство внутренних дел, было предложено передать музей из ведения “частного учреждения”, каковым, по мнению департамента, являлась комиссия, в ведение Министерства народного просвещения. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 8-10.]
Это означало, что в деятельности музея главный акцент будет сделан на просветительных задачах музея в ущерб исследовательским, которые представляли наибольший интерес для КГУАК. Комиссия в таком случае теряла возможность пользоваться коллекциями и помещением, — то есть предлагался вариант своеобразного “добровольного отчуждения”. Так, едва ли не впервые в истории Костромского музея, возникла проблема противостояния идеологических и научных задач.
А.И. Черницын, как представитель Комиссии, настаивал на том, что музей и КГУАК, естественно, должны представлять собой одно неразрывное целое. Комиссия, при передаче музея в другое ведомство, “может, если не лишиться совсем, то, по крайней мере, может быть весьма стесненной в пользовании при своих работах даже теми предметами старины, коллекциями и проч., которые составляют ее собственность”. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 10.]
Министерство не согласилось, и вопрос остался открытым. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 11-12 об.]
Сама комиссия, вложив все силы в открытие музея, почти прекратила свое существование. С момента отъезда П.П. Шиловского из Костромы в 1912 г. (его перевели в Олонецкую губернию) не собиралось общее собрание. В 1913 г. закончились полномочия Совета КГУАК. Для обеспечения сохранности предметов в 1916 г. после отъезда Н.Н. Виноградова, в качестве чиновника особых поручений при губернаторе курировавшего музей, была создана временная комиссия. В нее, по просьбе губернатора Хозикова, были включены члены КГУАК А.И. Черницын, С.И. Бирюков, М. Раевский, Д.Н. Сизов, Л.А. Большаков, Л.П. Скворцов.
Тем временем здание предоставлялось для лекций, для госпиталя и общежития, что создавало угрозу сохранности предметов. С этими нерешенными проблемами — без руководства, без финансирования — вошел Романовский музей в 1917 год. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 45.]
Уже в 1916 г. правление КНО, узнав о бесхозном положении музея, предлагало свои услуги с целью сохранения коллекции [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 22.]. В мае 1917 г. удалось добиться постановления Губернского комитета общественной безопасности о передаче музея в собственность города с условием последующей передачи его в пользование Костромскому научному обществу с тем, чтобы содержание здания, его ремонт, отопление и охрана были отнесены на счет города.
В письме были предложены основные направления развития музея:
- обеспечить хранение уже имеющихся коллекций и предметов, собранных Обществом “в пределах Костромского края в целях изучения природы и населения последнего”;
- организовать научное определение и систематизацию предметов;
- при посредстве коллекций “облегчить изучение Костромского края различного рода ученым и специалистам” и одновременно служить распространению научных знаний. [ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм). Л. 52.]
В том же ходатайстве было предложено назвать новое учреждение “Музей Костромского края”. Позже это наименование было несколько скорректировано, и стало звучать как “Музей местного края”.
Под этим проектом состояли две подписи, председателя КНО А.А. Апушкина и секретаря Общества В.И. Смирнова, но текст написан почерком последнего. Более того, как мы увидим позже, именно взгляды В.И. Смирнова во многом предопределили его содержание. А.А. Апушкин, ученый-лесовод, вскоре оставил Кострому, и, несмотря на краткость его пребывания на посту председателя, много сделал для КНО как ходатай в различных советских органах.
В ходе переписки с Городской думой по поводу передачи музея в ведение КНО, которую вел В.И. Смирнов, (сохранились микрофильмированные автографы), им высказывались и другие идеи, со временем сложившиеся в стройную систему взглядов на краеведение и роль в его развитии Музея местного края.
При постоянно менявшихся председателях КНО, В.И. Смирнов оказался одним из немногих, прошедших весь путь от зарождения идеи и создания Общества в 1912 году до его уничтожения в 1929-30 гг. Он был одним из четырех членов-учредителей в 1912 г., до 1919 г. занимал место секретаря Общества. После 1919 г. к этому добавилась должность директора Музея местного края. В 1921-29 гг. В.И. Смирнов ежегодно избирался председателем КНО, определяя основное направление его деятельности. Для этого периода существования общества характерны наличие стратегической программы, системность в разработке всех направлений работы, а также последовательное создание структур, обеспечивающих реализацию этой программы.
Условия работы действительно были критическими: “Положение многих членов граничит в настоящий момент с голодом, — писал В.И. Смирнов в 1922 г., — русская наука вообще ходила в рубищах, но провинциальная наука, особенно в последнее время, являет поразительное зрелище нищеты”. Это объяснялось тем, что при введении новой экономической политики стало труднее, чем в годы военного коммунизма, когда краеведение могли финансировать учреждения, заинтересованные в результатах работы КНО.
“Создается такое положение, что краеведческое дело никому не нужно — ни правительству, которое равнодушно к гибели подобных научно-просветительных учреждений, ни народу — широким массам, которые не умеют еще ценить важности научной работы”. [Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. С. 31-32.] Главным мотивом, который заставлял продолжать исследования, было убеждение, “что только знание страны может вывести русский народ из создавшегося тяжелого положения”. [Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. С. 32.]
Т.е. судьба народа в целом воспринималась, в соответствии с привычным для отечественной интеллигенции образом мыслей, как собственная судьба, а ответственность за нее целиком возлагалась на плечи “мыслящего меньшинства”, поскольку народ, лишенный образования в силу социальных условий, не способен (“еще”) на верные действия. Деятельность эту, несмотря на невыносимые условия, в которых она протекала, тем не менее можно считать неотчужденной, поскольку она имела внутренний смысл с сильным мотивационным зарядом, который был определен культурной традицией.
Позже, в показаниях, зафиксированных протоколом в тюрьме ОГПУ, В.И. Смирнов признается: “Мое отношение к науке самое возвышенное. Я твердо убежден в силе человеческого разума. Знаю, что наука даст еще колоссальное увеличение естественных производительных сил, вскроет удивительные тайны природы и истории”. [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 133.] Именно это убеждение заставило его “напречь последние силы… чтобы Об-во выжило”. [Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. С. 32.]
КНО не только выжило, но и, в соответствии с концепцией В.И. Смирнова, постепенно обретало продуманную структуру. Огромная роль отводилась научным учреждениям, расположенным в губернском центре и ведущим основную исследовательскую, методическую и просветительную работу, — лабораториям, станциям, сотрудниками которых были специалисты, получившие соответствующее образование. Так были созданы биологическая, геофизическая, этнологическая станции, геологическая лаборатория. С одной стороны, они тесно были связаны с соответствующими академическими учреждениями, расположенными в столицах, благодаря переписке, обмену литературой, и личным контактам, с другой стороны, благодаря изданию программ, анкет, проведению экспедиций с широким привлечением любителей, они оказывались связанными с низовыми структурами КНО. “В этом деле может принести пользу всякий, — писал В.И. Смирнов еще в момент основания КНО, — даже маленькие коллекции и случайные наблюдения любителя могут быть полезны науке, так как решение общих научных вопросов подготовляется медленным и кропотливым накапливанием фактов и наблюдений”. [ГАКО. Ф.р-550. Оп. 1. Д. 92. Л. 4.]
Музей занимал свое место в этой системе. Музей — одновременно условие исследовательской работы, и ее результат, а не самостоятельная деятельность. В своеобразном “музейном кредо”, сохранившемся в личном архиве В.И. Смирнова, это учреждение представлено “как хранилище материалов, имеющее значение не только для популяризации науки, как систематизирующего знания вообще; музей, посвященный любой отрасли знания, расположенный по рациональной системе, даст представление о современном состоянии знания в этой области, на представленном материале проверяются данные науки”. [ГАКО. Ф.р-550. Оп. 1. Д. 92. Л. 1.]
Структура музейных экспозиций (которые мыслились как своеобразное “открытое хранение”) тоже должна была подчиниться структуре наук с делением на естественноисторическую и историко-гуманитарную части, при этом в первой из них предполагались даже отделы живой природы (аквариумы, террариумы).
Между тем условия, в которых вынужден был существовать музей в первые годы советской власти, не располагали к спокойной лабораторной исследовательской работе: не хватало консервантов, инструментов, литературы, помещения по нескольку месяцев не отапливались. Тем не менее, не останавливалась ни работа по планомерному комплектованию собрания, ни усилия по обработке полученных материалов.
По мнению В.И. Смирнова, документированность вещей — главное условие использования их в качестве “научного документа”: “без обозначения места нахождения орудие каменного века теряет значение как музейный предмет”. [ГАКО. Ф.р-550. Оп. 1. Д. 92. Л. 1.] Это вполне соответствовало принятым в то время музейным стандартам, мысль была не нова, но важно, что этот стандарт становился реальностью при ведении книг поступления, — не только в самом Музее местного края (с момента, когда В.И. Смирнов занимает место его директора), но и в музеях филиальных отделений КНО, как уездных, так и волостных.
Между тем поток предметов, поступающих в Музей местного края, увеличивался с каждым днем, и связано это было с резкой сменой ценностных ориентиров, ломкой существовавших структур.
В первую очередь под крышей бывшего Романовского музея попытались собрать предметы, оставшиеся от прежде существовавших музеев — церковно-исторического и земских (кустарного, пчеловодного, почвенного, педагогического). Но одновременно закрывались церкви и монастыри, уничтожалось имущество усадеб, включая ценные усадебные коллекции, на глазах менялся быт города и деревни, распахивались поля, — и вместе с тем гибли археологические памятники.
Совместными усилиями Коллегии по охране памятников и Костромского научного общества организовано обследование усадеб и вывоз в музей ценного имущества [ОПИ ГИМ. Ф. 54. Д. 742.], В.И. Смирнов и другие представители КНО входят в состав Комиссии по изъятию церковных ценностей, отстаивая наиболее ценные с точки зрения археологии предметы для музея; ими организовываются комплексные экспедиции по изучению традиционного быта деревни, археологические разведки и раскопки.
Одновременно поступают предметы из музея реорганизованного Пултуского полка, оружие, изымаемое у граждан, не имеющих права на его хранение, представляющее историческую ценность. На временное хранение в музей передаются частные коллекции, библиотеки, в надежде спасти их от насильственного изъятия. Специально для создания картинной галереи предпринимаются успешные попытки добиться выделения произведений живописи, графики и скульптуры из Государственного фонда, откуда произведения искусства поступали уже депаспортизированными.
В то же время обозначилась тенденция в комплектовании предметов, отражающих происходящие перемены: в музей поступают военные трофеи, письма с фронтов, денежные знаки выходящие из обихода и имевшие хождение на территории временных административных образований. Впервые в местной практике возникла потребность документировать, подтверждать происходящие события.
Стихийные поступления первоначально нарушили предполагаемую В.И. Смирновым структуру экспозиции: были созданы отделы, сохранившие прежний вид экспозиции кустарного и естественноисторического музеев, почти без изменений были восстановлены экспозиции церковно-исторического музея, соответствующие поступления образовали оружейный и художественный отделы. Однако постепенно, к середине 1920-х гг., экспозиция все более приближается к принятым в музейной теории того времени стандартам, налаживается ведение учетной документации (книги поступлений, инвентарные книги отделов, карточный каталог).
Несмотря на то, что с 1919 г. музей был передан на финансирование государства и юридически не принадлежал КНО, он оставался базой работы всего научного общества: в его помещении размещалась “контора” КНО, здесь проходили общие собрания и заседания правления, работала этнологическая станция.
Сотрудники последней не только комплектовали коллекции бытового и кустарного отдела результатами своих экспедиций, но и проводили работы по научному описанию прежде собранных предметов. Если не было возможности выезжать в экспедиции, — они вели собирательскую работу на костромском базаре, где можно было видеть изделия всех волостей обширной Костромской губернии, если не было средств купить необходимы образец, его зарисовывали, фотографировали. Так же поступали и во время экспедиций. Все собранное передавалось в музей, который перестал быть собственностью Общества.
С другой стороны, сотрудниками музея являлись члены КНО, директором — председатель его. Это создавало, по выражению В.И. Смирнова, “личную унию”, которая должна была воспрепятствовать превращению музея в “бюрократический орган”: “слишком заинтересован Музей в живых людях, а О-во в Музее с его редкими и богатыми с научной точки зрения собраниями”. [Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. С. 28.]
В 1916 г., когда коллекция музея КНО носила преимущественно естественно-исторический характер и временно помещались в Естественно-историческом музее губернского земства, хранителем музея был М.А. Вейденбаум, геолог по специальности. Однако в момент передачи Обществу Романовского музея, музеем КНО заведовала Н.Д. Сизова, жена одного из членов КГУАК и КНО, археолога, художника, естественника Д.Н. Сизова. Именно ее рукой заполнены первые страницы книги поступлений.
В ноябре 1918 г. ее на короткое время сменил А.В. Знаменский, помощником заведующего состоял И.П. Пауль, остававшийся сотрудником Музея местного края до 1929г. При этом описанием предметов занимались члены общества, не считавшиеся сотрудниками музея — А.В. Козлов, бывший хранитель Кустарного музея, И.В. Баженов — бывший хранитель Церковно-исторического музея, Н.Н. Виноградов описывал этнографические коллекции бывшего Романовского музея, хранителем которых он состоял еще будучи чиновником особых поручений при губернаторе. С открытием в Костроме Рабоче-крестьянского университета описанием коллекций были заняты его преподаватели — профессор А.И. Некрасов и др. Весной 1920г. музей возглавил В.И. Смирнов, и при нем состав штатных сотрудников был доведен до двух (в 1920 г. — И.П. Пауль и М.А. Вейденбаум), а позже и до трех человек (с 1921 г. — Ф.А. Рязановский). В этом составе они и работали до 1928 года.
И все же талант руководителя позволил В.И. Смирнову почти 10 лет сглаживать противоречия, создавать рабочую обстановку в музее и Обществе, опираясь на главное, что всех объединяло: любовь к исследовательской работе, стремление собрать и сохранить материалы, исследовать их. “Должен признаться, мне обидно было заниматься только организац. работы для других членов Общества, не заним. своим любимым делом… я не мог равнодушно проходить мимо удивительных памятников по истории и своеобразию костромской деревни,” — признавался В.И. Смирнов в своих показаниях 1930 г. [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 107 об.]. Именно это неравнодушие к делу, которое казалось самым важным, спасительным для страны, края и было главным двигателем этой чрезвычайно трудной деятельности по изучению края, и музейная деятельность была лишь ее частью, средством, условием. Но этого было достаточно для того, чтобы музейное дело развивалось и жило.
В 1926 г. сказалось многолетнее напряжение сил: В.И. Смирнов тяжело заболел, впервые он воспользовался отпуском для лечения (до того все отпуска он проводил в археологических экспедициях). Он подал заявление об освобождении его от должности заведующего музеем [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10. Л. 37.], но оно не было удовлетворено: его просто некем было заменить.
Перелом в жизни музея произошел в 1929 году, когда в августе В.И. Смирнов был уволен с должности директора музея, оставшись там научным сотрудником. Казалось бы, это была желанная для него свобода от административной деятельности. В заявлении 1926 г. он писал: “Период черной работы организационно-собирательского характера и работы по составлению описей в значительной мере уже позади. С другой стороны, сильная, хотя и небольшая корпорация, разумеется, легко заменит меня, деятельно, как и раньше, помогая работе нового заведующего”. [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10. Л. 37.]
Однако новые заведующие, последовательно сменявшие друг друга на должности директора музея, ставили перед собой иные задачи, идеологические, не имевшие отношения к научным исследованиям. Сам подбор кадров осуществлялся по принципу партийной принадлежности: все являлись членами ВКП(б), образование не превышало начального среднего уровня. Так, Ф.А. Крошкин, которому В.И. Смирнов сдавал дела, был политработником со средним образованием. Затем его сменил Н.А. Воронин, литейщик, за плечами которого была только сельская школа и работа “в разных административно-командно-политических должностях в Рабоче-Крестьянской Красной Армии”. [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10. Л. 41, 54.] Потом директором стал П.В. Васильев (по анкете — из крестьян, образование низшее). [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 44.]
Само по себе привлечение к работе малообразованных людей не противоречило принципам КНО, как не было новостью и участие в нем коммунистов. Но прежде эти люди принимали основные принципы работы Общества, а Воронин и Васильев именно для того и были присланы, чтобы навязать его членам свои принципы работы, свою систему ценностей.
Перемены начались, прежде всего, с последовательной формализации управления. Приказами по музею был введен учет времени прихода и ухода сотрудников на работу. Прежде таковой был просто бессмысленным, — люди отдавали работе не только служебное, но и все свободное время. Одновременно был ограничен вход в музей “посторонних”, — к ним были отнесены все члены КНО, не работавшие в музее. Кандидатуры новых сотрудников стали согласовывать с ОГПУ [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10. Л. 2, 6, 11.], ритм работы был подчинен революционному календарю, к праздникам форсированным темпом велась подготовка новых экспозиций.
Н.А. Воронин 27 мая 1929 г. записал в книге приказов по музею: “2. Подмечается также, что со стороны работников музея не всегда выполняется административное распоряжение администрации. Игнорируется и перефразируется то или иное распоряжение, что нарушает правильное функционирование учреждения, а посему: в дальнейшем повторение подобных случаев будет рассматриваться как явное (желание? неразб. — Л.С.) не считаться с распоряжением Главы учреждения”. [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 24. Л. 8.]
Здесь можно говорить о попытке администрации превратить деятельность (краеведческую) и действия (музейная работа) в операции, отстранив старых специалистов от свободного и осмысленного целеполагания. Однако неквалифицированное вмешательство в исследовательскую работу только вызвало ироническое отношение специалистов, например — “высмеивание с моей стороны выражалось в следующем: он малограмотный. Пример: “Неправильно записывает показания приборов”, — показывала на следствии сотрудница геофизической станции. Администраторам — профанам в глаза говорили: “Вы своими распоряжениями срываете работу”, “Вы ничего не понимаете”. [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 201.]
Работа продолжала оставаться для специалистов областью реализации своих творческих возможностей, областью свободы внутренней, прежде всего. Это начало было близко В.И. Смирнову, именно на эту потребность интеллигенции он опирался, объединяя всех членов КНО, трудившихся на благо науки, как в Костроме, так и в уездах. Но это же начало более всего оказалось неприемлемым для представителей новой власти.
В 1929 г. была проведена серия чисток, обследование музея специально созданной комиссией, в которую входили члены партии и “добровольцы” из числа беспартийных. Под предлогом смены приоритетов — “Музей как таковой должен носить формы просветительного учреждения, а не типа старого музея” [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10.], — музей превращался в орган политического пропаганды, подчинялся политическим догмам.
Исследовательская работа старых сотрудников, кроме М.А. Вейденбаума, убедившего новую администрацию в своей лояльности, под предлогом сокращения штатов были изгнаны И.П. Пауль и Ф.А. Рязановский. [ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 24. Л. 8.]
Сложнее оказалось избавиться от В.И. Смирнова, который оставался сотрудником музея, заведующим этнологической станцией и председателем общества. О том, как этого удалось добиться, рассказывал в своих показаниях по делу краеведов председатель Горплана Е.А. Гитин: “По настоянию комфрации КНО нам удалось снять его с должности пред. КНО, а затем особым финансовым маневром (т.е. не дали денег по смете на содержание 3-х рабочих этнологических станций КНО) уволить с должности зав. станцией”. Предлогом для увольнения из штата музея стало совместительство с заведованием этнологической станцией. В.И. Смирнов был вынужден оставить Кострому, некоторое время работал в Ивановском музее, где и был арестован 16 сентября 1930 года.
Деятельность Костромского Научного общества была рассмотрена как контрреволюционная, по статье 58 п. 10 Уголовного кодекса были осуждены 28 февраля 1931 г. восемь костромских краеведов, трое их них работали в музее: В.И. Смирнов, Ф.А. Рязановский, И.П. Пауль были приговорены к ссылке сроком на три года. [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 54 об.] Однако и в ссылке многие продолжали заниматься краеведением, В.И. Смирнов в Архангельске работал в местном краеведческом музее, заведовал музеем Северно-западного геологического треста.
Началось распыление собранных поколениями краеведов и музейных работников предметов. Уничтожалось все, по мнению новой администрации, “идеологически вредное”, — иконы, живопись религиозной и монархической тематики и др. Археологические предметы были определены как “разного рода ненужный хлам”, “всякого рода чепуха и рухлядь”. [ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с. Л. 226 об.]
Экспозиции полностью были подчинены марксистской концепции М.Н. Покровского, а затем “Краткому курсу истории ВКП(б)”. Выставки стали строить по специально разработанным единым для всей страны планам, которые рассылались из Москвы, из Института методов музейной и краеведческой работы. С уничтожением всякой возможности краеведческих исследований музей превратился в иллюстрацию к школьному учебнику, часть предметов сохранялась в фондах, но утрачивалась или сознательно уничтожалась всякая информация о каждом из них.
Только в 1960-е годы начались работы по их атрибуции, которые возвращали музейные предметы в культурный обиход, раскрывая логику их создания и бытования.
Таким образом, именно благодаря взглядам В.И. Смирнова на музейное дело, как основу и результат научных исследований, которые должны служить основой грядущего благосостояния общества, его энергичным действиям на крутых поворотах истории удалось сохранить многие музейные предметы и коллекции, а также оставить за музеем здание, открытое в 1913 г. как Романовский музей. Еще более важным представляется то, что его усилиями удалось создать традиции музейной деятельности в крае, реализовать концепцию музейной сети, которая продолжает развиваться и сегодня.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Виноградов Н.Н., 1914. Празднование трехсотлетия царствования Дома Романовых в Костромской губернии 19-20 мая 1913 года. Кострома.
ГАКО. Ф. 133. б\ш.
ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20 (микрофильм).
ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 22.
ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 6, 8, 11, 13, 14, 15 и др.
ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 10.
ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 24.
ГАКО. Ф.р-550. Оп. 1. Д. 92.
ОПИ ГИМ. Ф. 54. Д. 742.
Отчет КНОИМК за 1922 год, 1923. Кострома
ЦДНИКО (Центр документации новейшей истории по Костромской области). Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-с.
2003, май. Для Вестника Костромской археологической экспедиции. Вып.2.