«Мастер науки» Василий Смирнов

Жизнь замечательных костромичей. XX вв.: Краеведческие очерки. Кострома, 2004. (Сер. Родиноведение). С. 114-128.

Дело   об   антисоветской контрреволюционной группировке в г. Костроме было начато 15 ноября 1930 года. Кульминация Великого перелома.   Великого — в   том  смысле, что трудно найти область человеческой деятельности, нормальная жизнь которой не была бы нарушена в это время, — от хлебопашества до высокой науки. Ценности, казавшиеся незыблемыми, были разрушены в считанные два-три года. Мир «вывернулся наизнанку».

«Мое отношение к науке самое возвышенное. Я твердо убежден в силе человеческого разума. Знаю, что наука даст еще колоссальное увеличение естественных производительных сил,   вскроет   удивительные тайны природы и истории… По своим научным вкусам я археолог и этнограф…» — писал в показаниях В. И. Смирнов (1).

Однако существовало и другое мнение:  «Тратить  народные деньги на раскопки могильников, как это делал В. И. Смирнов, и на изучение народных

суеверий, причитаний, гаданий, обрядов и т. п. с моей точки зрения — преступно. Этнологическая станция, которой заведывал В. И. Смирнов, занималась только этими

С.115.

вопросами, сознательно забывая об актуальных вопросах жизни и культурной революции». И еще: «Вся деятельность общества говорит за то, что ею руководили люди не советские, в известной мере чуждые советским интересам» (2).

Это было настолько немыслимым, нелепым, что казалось досадным недоразумением: «Наука, рассуждал я, и продолжаю так думать, не должна быть достоянием только центральных ученых, которые и не могут обслужить всю страну […]. Это нужно делать на месте, по возможности местными силами, создав для этого на месте подходящие условия […]. Мне казалось необходимым спустить научную или, по крайней мере, собирательскую работу до уезда, потом до волости и наконец до села […]. Если все это считать антисоветской  децентрализацией, — это значит не понимать, что такое краеведение. Эта работа как раз и доказывает, что костромское краеведение было ориентировано именно советски […].» (3).

Оказалось, чтобы убить живую душу краеведения, достаточно было убрать людей, которые этим жили, и в первую очередь   человека,   который

был фактическим центром движения, его мозгом, — Василия Ивановича  Смирнова.

Людям, жившим в ту не столь отдаленную эпоху, пришлось заполнить невероятное количество анкет. Вся жизнь укладывалась в вопросы и ответы. Социальное происхождение, партийность, отношение к частной собственности, к советской власти, чем занимался до 1917 года, оказывались гораздо важнее, чем  мысли,  чувства, дела. Анкетой же начинался и каждый бланк допроса.

Первые графы анкеты В. И. Смирнова не могли вызвать симпатии новой власти: его отец был священником, как тогда надо было писать — «служителем культа». «Год рождения — 1882; место рождения — с. Большая  Брембола, Переславского у. Владимирской губ.»

Тех, для кого заполнялись анкеты, совсем не интересовало, что стояло это село на месте мерянского поселения, а из окон церковного дома открывался вид на древнее Плещеево озеро, по берегам которого расположились дома и церкви Переславля Залесского. Может быть, когда-нибудь и будет объяснено, почему именно из этого села, из этой семьи нищего о. Иоанна вышли три историка высочайшего класса, один из которых стал профессором Московской духовной академии, а двое других (время было иное) положили начало двум краеведческим центрам — в Костроме и Переславле.

С.116.

Жена и друг В. И. Смирнова, Лидия Сергеевна Китицына, записала  с   его  слов:   «Он (отец. — Л. С.) очень любил книги, которыми у него была завалена вся горница, и которые он никому не позволял приводить в порядок […]. Он много занимался церковной летописью, в которой старался изложить историю села […]. Своей службой Иван Сергеевич тяготился и никому из детей не советовал идти по его пути» (4).

Советовать-то он советовал, только другого пути к образованию, кроме духовного училища, при безденежье трудно было найти, а потому с 9 до 24 лет В. И. Смирнов провел в общежитиях, пройдя последовательно училище, семинарию, академию. Через много лет он записал в дневнике: «Духовная школа вытравливала все соки самостоятельности […].  Я уже не верил в свои силы, в 15 лет не верил в бога, а потом терял не раз веру в людей» (5).

Однако составление житий святых, которым промышляли на пропитание студенты академии, все же не прошли даром. Нравственный идеал подвижничества, самопожертвования сохранился. В этом же дневнике есть запись: «Я хотел спасать мир…» И не случайно в самые трудные в смысле физического существования годы он вспомнит подвижника из северного жития…

Кроме того, как писал биограф В. И. Смирнова В. Н. Бочков, «видимо, в эти годы и обнаружилась   у   Смирнова склонность к исследовательской работе, а академия все же давала солидную научную подготовку» (6).

В анкетах все это укладывалось в одну строку, усугублявшую неприязнь читателей анкет: «Образование — высшее. В 1906 году окончил Московскую духовную академию по историческому отделению». Эта неприязнь оставила след и на страницах следственного дела:

«Смирнов Василий Иванович, как окончивший духовную академию, группировал около себя духовников Рязановского, Пауля, окончивших также духовную академию. Вся эта группа […]. вела контрреволюционную работу […]. » (7).

Это было время, когда аргументы были не нужны: достаточно было несколько раз повторить: «Я считаю, что Смирнов без сомнения чужой человек к существующему строю; его идеология без сомнения враждебна политике Соввласти и партии…» — и вина считалась доказанной.

Но анкета не помогала, если она начинала противоречить «установке». Например, на вопрос «Подвергался ли репрессиям

С.117.

за политическую деятельность?» В. И. Смирнов отвечал: «Подвергался. Сидел в тюрьме с конца 1905 г. и до мая 1906 в г. Переславле Владимирской губ. за организацию стачек и забастовок»».   Против   человека можно было повернуть любую информацию. В письме к Л. С. Китицыной от 25 декабря 1930 года В. И. Смирнов расскажет: «Сижу 101 день в тюрьме. Первоначально мне «шили» меньшевизм. Понадобилось два месяца, чтобы следователь пришел к выводу, что в этом отношении я чист. Он так и сказал: в меньшевизме мы вас уже не обвиняем…»

Что же стояло за этой строчкой анкеты? Что за чувства руководили «меньшевиком» Смирновым за четверть века до ее написания?

В записной книжке 1914 года В. И. Смирнов, к этому времени уже преподаватель Костромской гимназии, так попробует объяснить свое участие в социал-демократическом движении 1905 года, в пору своей учебы в духовной академии: «Некоторое желание риска, любовь к приключениям и ненависть к режиму заставляла меня иногда браться    за    головоломные дела — как-то все сходило […]. я поступил в академию, а здесь начал прилагать избыток своих сил в совершенно иных плоскостях, чем наука и мысль […] самочувствие было скверное; мучили «проклятые вопросы» о смысле и цели жизни, о своем месте в жизни. Невыносимо было жить «под гнетом власти роковой» (9).

Иногда начинает казаться, что эти кавычки не случайны, и за ними кроется добрая ирония зрелого человека, оглянувшегося на свой юношеский порыв.

Тогда, в 1905 году, жизнь не была сломана. В судьбе Василия Ивановича принял участие В. О. Ключевский, сослуживец старшего брата, Сергея Ивановича Смирнова. Благополучно закончив академию, В. И. Смирнов сделал попытку оставить духовное ведомство: он поступил на естественное отделение университета. Потеря веры делала духовную карьеру бессмысленной, по контрасту влекло естествознание, а потому не случайной кажется и тема написанного в университете сочинения «Дарвинизм и антропология», в котором будущий этнолог, по замечанию преподавателя, пошел «вслед за дарвинистами». Попытка не удалась, университет пришлось оставить.

Обстоятельства    заставили принять место помощника инспектора Костромской духовной семинарии, но в этот раз духовное ведомство само поторопилось избавиться от

С.118.

неподходящего по взглядам человека. Потом было преподавание истории в Костромской гимназии, лекции, которые заканчивались аплодисментами гимназистов — и шипением коллег…

Поворотной оказалась встреча с человеком, который и определил направление жизни В. И. Смирнова до самого ее конца, подсказал то самое «место в жизни», которое искал он некогда. Это был врач, краевед М. И. Комаров, член организованного в 1899 году Кружка любителей естествознания. Их знакомство  был недолгим — в 1911 году М. Н. Комаров умер, завещав В. И.  Смирнову библиотеку и мечту о создании в Костроме научного общества.

Поначалу оно мыслилось как «Костромское общество любителей естествознания», однако к моменту открытия его 18 мая 1912 года цели Костромского научного общества по изучению местного края (сокращенно — КНОИМК) формулировались как «изучение Костромского края в естественно-историческом, историко-археологическом,   этнографическом, культурном и проч. отношениях» (10).

В. И. Смирнов, один из четырех членов-учредителей Общества, на том собрании был избран его секретарем. По свидетельству Л. С. Китицыной, «на секретаря […] свалилась масса организационной работы и всяческих работ: составление инструкций и программ для собирания материала, вовлечение новых членов, распределение членов общества по секциям, подготовка собрания, организация полевых исследований, создание библиотеки, своего музея, издательство, изыскание средств, помещения и, наконец, канцелярская работа» (11).

Однако далеко не все удавалось сразу. В 1914 году В. И. Смирнов записывал: «Раздумывая над судьбами Общества, я нередко прихожу к печальным выводам. Сколько потрачено усилий и как мало результатов. Если бы это время, которое я потерял на организационную работу, на писанье писем, бумаг, докладов секретаря, повесток и всего прочего, употребил бы на собственное научное изыскание касательно края — право, результатов было бы больше. Взявши на себя обязанности секретаря, другими словами, всю черную работу и предоставляя другим наслаждаться науками и погружаться в изучение края, я думал, что это только пока, временно, потом вскоре найдутся люди, закипит работа. Однако людей и работы нет» (12). «Черновая работа оказалась не временной, а вечной», — горько замечала по этому поводу Л. С. Китицына.

С.119.

Тем более удивительно, что в трудах Общества в это время выходят работы В. И. Смирнова, — значит, огромным напряжением сил он все же выкраивал время для ученых занятий, в том числе и требовавших  полевых  исследований. Прежде всего здесь надо упомянуть его статью «Крестьянская изба и ее резные украшения в Макарьевском уезде. Костромской губернии», вышедшую в третьем   выпуске   «Трудов КНОИМК» в 1915 году (13). Позднее В. И. Смирнов именно ею открывал список своих публикаций в анкетах Центральной комиссии по улучшению быта ученых.

Тщательность чувствуется в любой выполненной им работе. Некрологи членов Общества, составленные им для «Трудов» превращаются в обширные биографические очерки, снабженные исчерпывающей библиографией. Обрабатывая результаты анкеты КНОИМК о влиянии войны на жизнь местного края для статьи «Отношение деревни к войне», он не просто систематизирует материал, но и анализирует источник, создает социально-психологический портрет определенного среза общества в переломный момент.

Программы и анкеты, многие из которых были составлены В. И. Смирновым, стали не просто одним из способов обследования губернии, но и воплощением принципиальных взглядов ученого на краеведение. Все было сделано для того, чтобы каждый, в ком дремлет исследователь, мог проявить себя на этом поприще. В одной из первых программ было записано: «В этом деле может принести пользу всякий… Даже маленькие коллекции и случайные наблюдения любителя могут быть полезны науке, так как решение общих научных вопросов подготовляется медленным и кропотливым накапливанием фактов и наблюдений».

Если программы были рассчитаны на людей, имевших за плечами  хотя  бы  среднее образование, то анкеты мог заполнить любой грамотный человек. Их рассылали с газетами, пачками отправляли для распространения интеллигентам в самые отдаленные уезды, откуда они возвращались в Кострому заполненные витиеватым почерком писаря,  каллиграфическим — учителя, корявым крестьянским почерком… И несли с собой бесценную информацию о том, как менялась жизнь под влиянием войны, а потом и революции, какие песни поются, какие избы строятся. Ни один исследователь и даже солидная экспедиция не могли бы с такой полнотой охватить всю территорию губернии. Почта ежедневно приносила секретарю Общества

С.120.

огромную корреспонденцию: ответы на анкеты, записи, зарисовки и запросы. Так формировался архив КНОИМК.

В. И. Смирнов позднее писал: «Существуют три основных ресурса для каждой научной работы, которые предварительно должны быть созданы — Архив, Библиотека и Музей с неизбежными при нем кабинетами и лабораториями» (14). И уже в первые годы существования Общества, во многом именно благодаря организационной работе В. И. Смирнова, они начали складываться — как   результаты   и одновременно условие исследовательской деятельности КНОИМК.

Однако поначалу и архив, и библиотека, и музей кочевали из одного помещения в другое, иногда помещаясь даже в частных квартирах членов Общества, — КНОИМК не имело своего помещения. Средств для покупки книг и экспонатов не было: Общество существовало на взносы и пожертвования, потому и библиотека, и музей формировались преимущественно за счет бескорыстной собирательской работы членов.

Уже в уставе КНОИМК была сформулирована его программа, предусматривавшая   создание филиалов Общества в уездах Костромской губернии (помните? «Мне казалось необходимым спустить научную …работу до уезда, потом до волости и, наконец до села…»). Далеко не сразу это удалось. Поначалу кадры исследователей готовились к непосредственной работе по программам, разосланным из Костромы. Постепенно налаживались связи, перед революцией и в первые годы после нее стали оформляться уездные отделения. Кроме них существовали волостные   и  даже  сельские отделения КНОИМК. К началу 1930-х годов на территории губернии их было уже 32! Именно тогда эта организационная работа В. И. Смирнова стала рассматриваться как «децентрализация науки».

Тем не менее, вопреки горьким  размышлениям  В.  И. Смирнова, ему удалось увидеть, как проросли посаженные им семена. Каторжный труд не  оказался таким уж безнадежным.

Война 1914 года создала новые трудности, — часть членов Общества ушла на фронт, возникли сложности с бумагой и типографиями, но благодаря

усилиям В. И. Смирнова продолжали ежегодно выходить отчеты КНОИМК, его «Труды», печатались новые анкеты и программы.

Надвигалась глобальная катастрофа, и они понимали это. «Теперь,   когда   разразилась война, со времени которой, по всей вероятности, начнется новая эра в историческом развитии России, явилась настоятельная   потребность   хоть сколько-нибудь учесть вероятные   последствия   ее   для края…» (15), — написано в одной из анкет. Мир менялся на глазах — надо  было

С.121.

сохранить свидетельства этому в архиве, библиотеке, музее…

Отчет за 1917 год — самый лаконичный и скупой из отчетов, составленных за 17 лет существования Общества В. И. Смирновым. Напрочь исчезает патетика. Может быть, просто было не до того? Отчет следующего, 1918 года подтвердит: «Истекший год с материальной стороны для общества был годом очень трудной борьбы за существование» (16).

Прекратились взносы и частные пожертвования, а расходы увеличились — к Обществу стараниями В.И. Смирнова перешел музей архивной комиссии. Сбывалась мечта о «доме науки»: здание музея отныне и до конца существования КНОИМК стало базой для занятий Общества. Сюда переместились не только архив, музей, но и библиотека КНОИМК. Только вот не на что было содержать это  здание, нечем было платить жалование служителям… И в 1919 году здание пришлось (пока что чисто юридически) передать городу.

Катаклизмы 1917 года вовлекли В. И. Смирнова в бурную общественную деятельность. Он избран гласным Костромской городской думы, состоит членом всевозможных комиссий, представляет КНОИМК в организационных комитетах по созданию Костромского университета, научной библиотеки, Губархивбюро, разбирает архив жандармского управления… В 1918 году объезжает брошенные усадьбы, спасая архивы, семейные картинные галереи. Но на первом месте остается любимое детище — КНОИМК.

Парадоксально, но именно в эти самые трудные времена, когда не хватало книг, инструментов, консервантов и даже мыла, когда сотрудники, чтобы не умереть с голоду, выращивали картошку и кроликов, набирали всевозможных работ, отвлекавших   от   краеведения, — работа в Обществе переживала небывалый подъем.

С наступлением нэпа все организации были переведены на нищий местный бюджет. Как результат — в течение трех месяцев не работал музей, сотрудникам пришлось найти приют в одном из сторонних учреждений (не было дров).

Создавалось положение, когда, по словам В. И. Смирнова, «краеведческое дело никому не нужно — ни правительству, которое равнодушно к гибели подобных научно-просветительных учреждений, ни народу — широким  массам,  которые не умеют еще ценить важности научной работы». «Русская наука вообще   ходила   в   рубищах, — говорил он на десятилетнем   юбилее   КНОИМК,— но провинциальная наука,

С.122.

особенно в  последнее время, являет поразительное зрелище нищеты, для нее героическое время и время кустарничества не миновало…» (17).

Что же поддерживало краеведов в их деятельности? Здесь не приходится гадать, они свидетельствуют сами. Юбилейный доклад В. И. Смирнова содержит ответ и на этот вопрос: «Приходится напрячь последние силы, чтобы спасти положение дела, чтобы Об-во выжило, помня, что только знание страны может вывести русский народ из создавшегося тяжелого положения». Именно там он вспоминает одного северного старца, проводя параллель между деятельностью членов КНОИМК и его житием: «Подвижничество никогда не переводилось, подвиг принял лишь в наше время новые формы. А работа Научного Об-ва […] зачастую была истинной мукой и подвигом».

В условиях хозяйственного разлада, когда были нарушены связи между отдельными районами государства, особое значение приобретало изучение местных природных ресурсов и традиций. Начатое еще до революции под эгидой Академии наук изучение производительных сил было продолжено Костромским научным обществом и в 1920-е годы. Краеведы изучали подземные ископаемые, лесные запасы края, напоминали о существовании охотничьих, рыболовных, пчеловодных традициях края. Специалисты исследовали особенности ведения сельского хозяйства, его влияние на складывание местной промышленности.

Традиции, история должны были помочь выжить в столь трудных условиях. И потому в сборнике «Трудов КНОИМК» под названием «Железные болотные руды Костромской губернии можно было найти не только работы специалистов-геологов но и, к примеру, статью В. И. Смирнова «Местонахождение железных болотных руд в Костромской губернии». Это не значило, что он «посягнул» на научную вотчину естествоиспытателей.   Методы его работы принадлежат исторической науке. Опираясь на данные грамот Коллегии Экономии,   древние   вотчинные книги и другие исторические источники, В. И. Смирнов напоминает о забытых месторождениях руд, к разработке которых можно вернуться.

С 1921 года В. И. Смирнов, (не перепоручая другим «черную» работу секретаря), становится одновременно и председателем Общества. Его организаторский талант разворачивается в полную силу, и среди первых его достижений — участие членов КНОИМК в подготовленной совместно с Губисполкомом 1-й

С.123.

Костромской губернской конференции по изучению производительных сил края, которая была проведена в 1923 году.

Материалы     конференции были опубликованы в XXXIII выпуске «Трудов КНОИМК»(19). Однако тематика выступлений выходила за пределы естественнонаучных и экономических исследований. Значительное количество выступлений было посвящено гуманитарным проблемам — они были объединены под названием «Человек, как основной фактор производства».

В   некоторых   материалах этого раздела действительно была тенденция низведения человека до уровня «фактора производства»: статья о здравоохранении начиналась цитатой наркома Н. А. Семашко: «Без оздоровления населения не может быть развития народного хозяйства», — как будто если бы это было не так, то лечить больных было бы необязательно. Но подобные конъюнктурные материалы были редкостью.

Настрой конференции как камертоном был задан докладом В. И. Смирнова, который был ничем иным, как фундаментальным очерком по историографии краеведения, начиная с XVIII века и кончая современной деятельностью КНОИМК. Все было выстроено в цепь, объединенную единой традицией и общими задачами. Понимая, что его   подход   к   изучению «производительных сил» достаточно нетрадиционен, В. И. Смирнов объяснил свою позицию так: «Мы подробнее остановились, собственно говоря, не на задачах изучения производительных сил края, а на очередных задачах здешнего краеведческого дела, полагая, что, не наметив и не решив последних предварительно, трудно рассчитывать на успешное выполнение и осуществление любых широких местных исследовательских планов. Те и другие задачи  тесно переплетены между собой».

Эти слова не были уступкой «духу времени». В. И. Смирнов был убежденным сторонником комплексных междисциплинарных исследований, и структура руководимого им КНОИМК создавалась для решения именно  таких задач.

В его показаниях 1930 года есть признание: «Нужно отметить одну особенность  костромского краеведения, которая почти нигде не повторялась в других местах. Это — организация при Об-ве научных рабочих учреждений — станций и лабораторий […] Эти станции и лаборатории мало-помалу становились   научно-исследовательским институтом». Его  обвиняли в исполнении указаний  Ленинградского бюро краеведения,   это   считалось   виной — организация   лабораторий, филиалов, и потому, рискуя усугубить

С.124.

свой приговор, В. И. Смирнов защищал свою любимую идею: «не шаблонное в некоторых отношениях устройство Об-ва являлось в результате   личной   краеведческой мысли, а не воздействием или влиянием со стороны».

В первые послереволюционные годы создаются биологическая, геофизическая станции, геологическая и химическая лаборатории. Основную работу ведут специалисты, но демократический принцип работы, общий для всего КНОИМК, сохраняется и в работе его «профессиональных» структурных единиц.

Особенно ярко это проявилось в работе этнологической станции, которую (не оставляя общего руководства Обществом и музеем) возглавил В. И. Смирнов. Основной формой работы этнологов по-прежнему остаются программы и анкеты, а, значит, сохранялась опора на краеведов, разбросанных по разным концам огромной лесной губернии.

К этому добавилась экспедиционная работа, которая продолжалась даже в самые трудные  годы,  при  отсутствии средств.   Изучение  человека тоже велось комплексно: было проведено несколько экспедиций в районы,  где сохранялись следы коренных обитателей Костромского  края — мери;  во

время этих поездок изучался язык (особенности говора) местных жителей и их постройки, характерные промыслы; записывался фольклор, проводились археологические разведки и антропологические обмеры.

«Мы, подмастерья науки»,— писал В. И. Смирнов и призывал не торопиться с обобщениями, стараться прежде всего собрать  и  сохранить исходный материал для будущих исследователей. Однако, когда «научного сырья» накапливалось достаточно, он сам и его сотрудники доказывали, что прекрасно владеют навыками анализа и синтеза.

Наиболее масштабной попыткой обобщить материал, собранный поколениями исследователей, можно считать второй доклад В. И. Смирнова на конференции по изучению производительных сил края в 1923 году, озаглавленный «Из вопросов и фактов этнологии края» (20).  За   скромным   названием скрывается исследование о дославянском населении края, где в качестве исходного материала использованы данные топонимики, диалектологии, археологии, антропологии и полевые исследования в области народной стройки.

Кроме того, с 1921 года он приступил к археологическим раскопкам, за короткий срок превратив Кострому в

С.124.

значительный археологический центр.  Его ученик, член-корреспондент Академии наук СССР П. Н. Третьяков, объяснял это так: «помимо неутомимой энергии В. И. Смирнова и его широкого кругозора, в частности его геологических познаний, особую роль сыграло здесь и его прекрасное понимание народной жизни и ее истории. Исследуя древние памятники — места неолитических поселений, он нередко видел в них такие детали и особенности, каких не замечали   археологи-профессионалы» (21).

К сожалению, основные его работы по археологии появились в печати гораздо позже, в сороковых годах. В 1920-х годах на страницах «Трудов КНОИМК» печатались в основном его работы по этнографии; предпочтение при формировании сборников он отдавал работам других, готовил публикации воспоминаний, писем, фольклорных текстов. Совместно с Н. Н. Умновым им было подготовлено два выпуска «Материалов по библиографии Костромского края» (22).

Итак — организаторская работа, руководство этнологической станцией и музеем местного края, исследовательская работа в самых разных областях. Подготовка ежегодных отчетов, редактура «Трудов КНОИМК». И при этом никто не взял на себя его ежедневной «черновой» работы — по-прежнему он отвечает на многочисленные запросы.

В 1926 году, измотанный работой,  не использовав для отдыха ни одного отпуска, работая почти без выходных, он пытается сложить с себя хотя бы часть работы, которую он выполнял   совершенно   бескорыстно. Его не отпускают.

Некогда он мечтал: «Впереди необъятное море работы. Можно только     пожелать     ему (КНОИМК. — Л. С.) и тем, кто сменит усталые ряды первых работников, с верой в успех, при более благоприятных условиях и при помощи широких общественных сил продолжать начатую работу» (23). И новые люди действительно пришли. Шел тот самый 1929 год — год Великого перелома.

Главное, что требовалось от «новых людей» — безупречная анкета. Нет, не графы «образование», «практический стаж», «знание языков»! Там чаще всего стояло — «сельская школа», «не имею», «русский». Зато безупречными были строчки «партийность», «происхождение», «пребывание в других партиях».

И не в том беда, что место В. И. Смирнова занял литейщик Н. А. Воронин. Страшно то сознание классовой

С.126.

исключительности, которое позволяло бюрократам новой формации считать образование необязательным.

Из приказа: «Игнорируется и перефразируется то или иное распоряжение, что нарушает правильное функционирование учреждения» (24). Специалисты явно мешали функционированию учреждения…

К сожалению, на трудные вопросы нет простых ответов. И представлять дело так, что к управлению краеведением— да и   культурой,   наукой   вообще! — пришли  малограмотные люди, было бы неверно. Вот что показал на следствии по делу о  контрреволюционной группировке костромских краеведов свидетель с УНИВЕРСИТЕТСКИМ образованием: «Мы наметили к увольнению В. И. Смирнова, Пауля и Рязановского. В. И. Смирнов съездил в Москву, вернулся торжествующим. Главнаука (т. Луппол) прислал мне телеграмму, в которой приказывал восстановить Смирнова. Я и Р. в тот же день ответили ему длинным письмом… и через три дня увольнение  было  санкционировано. Относительно Рязановского и Пауля немного «побузил» профсоюз, но, получив директивы Окружного Комитета, умолк» (25).

Библиотека? — «в хаотическом беспорядке навалено масса книжного хлама, пригодного только на бумажную мякоть…»

Музей? — «на раскопках собирались   черепки,   горшки, ложки и др. предметы обихода настолько в большом количестве, что они музею не были, пожалуй, нужны. Помню, как черепки таскали целыми мешками…»

Наука? — В.  И.  Смирнов горько сетовал: «нужно помнить еще, что если не все и не сразу удавалось, так потому, что втянуть в неоплачиваемую  краеведческую работу  широкий круг лиц непросто. Нужно любить эту работу. И я любил эту работу, ставшую проклятьем моей жизни, так как не работай я — я бы процветал, а не сидел в тюрьме…» (26).

Редакционная статья нового издания — «Известия    КНОИМК» заканчивалась призывом: «Позор аполитичным! Пламенный привет ОГПУ — часовому революции!» (27).

В. И. Смирнов, его друзья и ученики прошли муки допросов (которые выдержали далеко не все), камеры «домов заключения», по сравнению с которыми меркли впечатления от царских тюрем 1905 года. А потом влились в бесконечный людской поток, устремленный на север, на восток…

Но и в тюрьмах они оставались краеведами. В. И. Смирнов писал Л. С.   Китицыной: «Теперь кто-нибудь должен написать

С.127.

«Народ в тюрьме». Не «Записки из мертвого дома», а именно народ в тюрьме. Я вижу здесь как раз русский народ, его хороших и дурных представителей». 29 апреля 1931 года:

«Поговорил с бородачами из-под Пучежа, ярославскими, костромскими, кинешемскими — это вот они создавали государство размерами в 1/6 часть всей суши. Это подлинный русский народ, умный, крепкий, смотрит очень пессимистически и на ближайшее, и на отдаленное будущее сельского хозяйства» (28).

Он  и в тюрьме, и на этапе записывает сказки,  собирает словарь блатного языка работает над материалами своей последней костромской экспедиции — «Быт рабочих на лесосплаве».

До 1937 года было еще целых  6 лет, а потому заключение (по сравнению со сроками 37 года) было недолгим. Летом В. И. Смирнов — уже в ссылке под Архангельском. Он овладевает искусством строительства железных   дорог,   как   раньше — искусством археологических раскопок или этнографических экспедиций: «Надо знать, как бросать и брать рельсу, как положить на плечо шпалу…» А рядом с ним работали и учились тому же краеведы Иванова и Ленинграда, Рыбинска и Москвы. «Разгром старого краеведения полный. Ну что же? Мы, мавры, сделали свое дело. Грустно не то, что нас отстранили от краеведческой работы, а то, что некому эту работу сделать».

Третьей родиной В. И. Смирнова стал обширный Северный край.

Чудом избежав ареста в 1937 году, он врастал в эту новую для себя землю через краеведение. Работал в Северном геологическом тресте, в Архангельском краеведческом музее. Вместе с костромичом С. Марковым организовал «массовый геологический   поход   по   Северу» — благодаря газете «Правда Севера», которая взяла на себя функции программ КНОИМК, они опросили жителей края, выявив таким образом новые месторождения ископаемых.

И потом были экспедиции по берегу   Белого   моря,   археологические раскопки, в которых ему помогала приехавшая за ним в ссылку Л. С. Китицына. Это снова была жизнь. Она оборвалась в первую военную осень. Он умер 21 октября 1941 года, его сердце не выдержало.

В. И. Смирнов верил, что расцвет краеведения еще впереди. Сейчас важно собрать, записать — придут другие, и краеведение поднимется на недосягаемую высоту. Он не знал, что той

С.128.

вершине, на которую он поднял костромское краеведение, еще долго придется оставаться самой высокой, а подчас и казаться не достижимой более.

__________________________________________________

  1. Центр документации новейшей истории Костромской области. Ф. р-3656. Оп. 2. Д. 4323. Л. 133. (Далее — «Дело…») Частично опубликовано: Археографический ежегодник за 1991 год. – М.: Наука, 1994. – С.125-136; Взгляд в прошлое: Сб. документов (1918-1991 гг.). – Кострома, 2000. – С.78-83.
  2. Дело, л.л. 63 об., 60.
  3. Дело, л.л. 93, 99, 101 об.
  4. Китицына Л. С. Материалы для биографии В. И. Смирнова //Государственный архив Костромской области (далее — «ГАКО»). Ф. р-550. Оп. 1. Д. 121. Л. 5. (далее — «Л. С. Китицына…»).
  5. Там же, л. 14.
  6. Бочков В. Н. Подвижники костромского краеведения //Второе свидание. — Ярославль, 1974. — С. 44.
  7. Дело, л. 36.
  8. ГАКО. Ф. 548. Оп. 1. Д. 6. Л. 32 об.
  9. Л. С. Китицына, л.л. 8, 16.
  10. Устав Костромского Научного Общества по изучению местного края. — Кострома, 1912. — С. 1.
  11. Л. С. Китицына, л. 48.
  12. Там же, л. 49.
  13. Труды Костромского Научного Общества по изучению местного края. — Кострома, 1915. — Вып. 3. — С. 171-178. (Далее — «Труды КНОИМК…»)
  14. Отчет Костромского Научного Общества по изучению местного края за 1922 год. — Кострома, 1923. — С. 26. (Далее — «Отчет за… год»).
  15. Анкета по вопросу о влиянии войны на жизнь местного края. — Кострома, 1914.
  16. Отчет за 1918 год. — Кострома, 1919.
  17. Отчет за 1922 год. — Кострома, 1923.
  18. Труды КНОИМК. — Кострома, 1918. — Вып. 9: Железные болотные руды Костромской губернии.
  19. Труды КНОИМК. — Кострома, 1924. — Вып. 33: Костромской край в докладах 1-й Костромской губернской конференции по изучению производительных сил края.
  20. Там же. С. 134-161.
  21. Китицына Л. С., Третьяков П. Н. Памяти В. И. Смирнова // Советская археология. — М., 1968. — № 4. — С. 40. Имеется библиография трудов В. И. Смирнова.
  22. Смирнов В. И., Умнов Н.Н. Материалы по библиографии Костромского края. – Вып. 1. — Кострома, 1919; Вып. 2. — Кострома, 1925.
  23. Отчет КНОИМК за 1922 год. — Кострома. 1923. — С. 32.
  24. ГАКО. Ф. 548. Оп. 1. Д. 10. Л. 54.
  25. Дело, л. 198. Фамилии не указываются по просьбе сотрудников архива.
  26. Дело. Л.л. 65-65 об., 65-а, 105 об.
  27. Известия Костромского Научного  Общества  по  изучению  местного края. — Кострома, 1930. — № 2—3. — С 4.
  28. Цит. по: Л. С. Китицына, л. 116.
Запись опубликована в рубрике Библиография. Добавьте в закладки постоянную ссылку.