Из неопубликованного в 2003 году…
… 3.1.Становление города как административного центра:
Середина XVIII — середина XIX в.
3.1.1.Провинциальный город.
Эксперименты Петра I с территориальными единицами начались в 1708 г., когда он поделил огромные пространства России на 8 губерний. В ту пору Кострома стала уездным городом Московской губернии, тогда как Галич с уездом отошел к Архангелогородской. В 1719 г. число губерний было увеличено до 11, а Кострома стала центром провинции (сосед-соперник Галич получил тот же статус в Архангелогородской губернии).
Строго говоря, само слово «провинция» именно в это время входит в оборот. Когда-то в Древнем Риме так называли завоеванные территории и, хотя в Россию оно пришло из Польши, слегка растеряв первоначальный смысл, оттенок пренебрежительного превосходства столиц по отношению к окраинам в этом термине слышен вполне отчетливо.
Петровское время тяжело далось Костроме. Еще в начале его царствования она была центром, самостоятельно определявшим пути своего художественного развития. Гурий Никитин со своей артелью расписывал Троицкий собор Ипатьевского монастыря в 1684 г., когда Петр, хотя и формально, царствовал уже второй год вместе со своим братом Иоанном. Художник умер в 1691 г, когда формальное правление Петра стало действительным, и власть из рук царевны Софьи перешла к царю-реформатору.
Каменное строительство, как и по всей России, было прекращено, каменщики отправлялись на строительство Петербурга преимущественно из Костромы, наряду с соседями из Ярославля, Москвы и Галича. В первой четверти XVIII в. в городе не было возведено ни одного каменного храма. Если прибавить к этому бесконечные рекрутские наборы «для пополнения убыли», понесенной русским войском в ходе Северной войны, когда ежегодно забирали по одному мужику с 20 тяглых дворов, да поборы, денежные и натуральные, — то легко понять, почему провинциальный город обнищал и запустел. На памяти одного поколения Кострома превратилась в провинциальный город, зависимый от судеб новой столицы.
Можно было бы сказать, что несколько десятилетий в начале XVIII столетия не оставили заметных следов ни на улицах Костромы, ни в анналах его истории, если бы не одно обстоятельство: в 1720-х г.г. состоялось открытие цифирной школы, первого в городе государственного учебного заведения.
Точная дата открытия ее неизвестна, но было это при воеводе Стрежневе, который управлял провинцией в 1721-1723 г.г., и ему приписывают открытие школы наряду с проведением «первой народной ревизии» в 1722 г.
Некогда исследователям удалось найти в журналах Воеводской канцелярии сведения о том, что выплачивалось учителю этой школы, Семену Прокшину, за 1722 и последующие годы «жалованье и денежное и кормовое по гривне в день — всего 36 руб. 50 коп. в год». Деньги по тем временам были не малые.
Есть данные, подтверждающие существование этой школы в последующие годы. В архиве Костромской духовной консистории хранился некогда документ от 5 октября 1728 г., в котором значилось, что в цифирную школу «велено… брать дьячих и подъячих, церковниковых, монастырских слуг и прочих чинов людей детей их, от десяти до пятнадцати лет, опричь дворянских и посадских, в учение брать таких детей, которые сами собою наукою охоту возымеют».
«Опричь» — «кроме», а это значило, что ни дворян, ни горожан (посадских) во вновь открытую школу не принимали. Конечно, среди них тоже были грамотные, просто каналы распространения образования были иными. Сколько после этого просуществовала школа, какое число охочих до науки детей удалось набрать — не известно.
Уже после смерти императора, в 1726 г., в Кострому на постой были определены два полка. Квартиры для одного из них, Троицкого, были устроены на восточной окраине города, между Ямской и Татарской слободами. Для второго, Уфимского, — на западной, на берегу реки Костромы.
Вероятно, именно с пребыванием военных связано строительство в городе первых казенных медицинских учреждений. Во всяком случае, для переправы больных солдат через Волгу в полковой лазарет в 1748 г. предполагалось купить лодку , и только в 1803 г. для господ полковников Тамбовского мушкатерского полка вместо собственного лазарета, вероятно, упраздненного, были отведены два покоя во вновь отстроенном городском.
Жизнь возвращалась в город постепенно, возобновлялось постепенно каменное строительство. Во всяком случае, в 1729 получено разрешение на возведение каменной церкви Козьмы и Демьяна в Кузнецах , отстроенной уже в следующем десятилетии. В 1734 г., судя по всему, впервые за много лет, была освящена каменная Христорождественская, что на Дебре, церковь, по приделу и старой памяти о прежде бывшем деревянном храме именовавшаяся Никольской. В 1738 получено разрешение на строительство каменной же Спас-Подвязной церкви.
3.1.2.Епархиальный центр.
1744 г. стал поворотным в судьбе города, он стал центром епархии, в границах которой впервые объединились костромская и галичская округи. В середине XVIII в. это означало значительное повышение административного статуса.
Первоначально идея возникла еще в 1682 г., когда поступило предложение патриарха об учреждении двух епископий, в Костроме и Галиче, «потому что де ПРОТИВНИКИ УМНОЖИЛИСЬ, под каким именем, без сомнения, разумелись раскольники». Тогда это не было реализовано.
Прошло более полувека, и 22 апреля 1744 г. указом Елизаветы Петровны была учреждена новая епархия с центром в Галиче под именем Галичской и Костромской. Еще не успели назначить владыку, как 15 июля того же года последовал новый указ, в соответствии с которым центр новой епархии перемещался в Кострому. Случись тогда иначе — быть бы позже губернской столице в Галиче.
В качестве причин учреждения епархии, наряду с расколом, теперь в протоколе Синода называлась еще одна: «…в делех челобитчиком, також производимым в священство и в церковный причет, волокита и многое продолжение чинится». Теперь, в период «синодального пленения» церкви, власти в архипастыре нужен был хороший, деятельный чиновник, ибо представления о задачах церкви и государства совпали: народ надо было воспитывать и просвещать.
Волокита в делах челобитчиков и ищущих священнослужительских мест могла отсрочить появление многих «учительных священников». Их целью было, по высочайшему мнению, распространение христианского закона и благочестия, «ибо простый подлый народ, не имея в сердцах страха Божия и надлежащего наставления к добрым делам, и тако от невежества и грубиянства, преклоняются на всякое зло, а именно впадают в леность, пьянство, в татьбу, в разбои, в смертоубийства и прочие богомерзкие дела».
Однако помощь в просвещении «простого подлого народа» мог оказать властям только образованный священник, и потому в том же указе предлагалось «поправление учением духовного чина чрез учреждение семинарий». Именно это и стало главной заботой владыки Сильвестра (Кулябки), который в последних числах января 1746 г. первым достиг Костромских пределов. Его предшественник, Симон Тодорский, за семь месяцев своего правления, будучи за занят делами Синода, ни разу в епархии не побывал.
Главным деянием преосвященного Сильвестра стало создание Костромской «школы для обучения церковнических детей», указ о создании которой он подписал в июне 1746 г., то есть через полгода по прибытии. Трудности возникали и со сбором хлеба на их содержание, и с набором учащихся, из которых никто не хотел записывать добровольно. Более того, когда специальные рассыльщики стали объезжать приходы и брать детей в ученье силой, родители прятали их, «сказывая их в бегах», а пойманного «провожали в Кострому, как покойника, с плачем и воплем» , а сам ученик сбегал домой при первой возможности. М.Я. Диев, выпускник и историк Костромской семинарии, объяснял это тем, то неуспевающих грозились отправить на военную службу.
В конце апреля 1850 г. преосвященного Сильвестра перевели в другую епархию, и разбежались даже те ученики, которых удалось собрать.
Но семинария была не единственной заботой владыки. На плечи преосвященного легли заботы о приспособлении Ипатьевского монастыря под архипастырскую резиденцию, налаживание работы духовной консистории. В этих трудах владыка показал себя как «благоразумный эконом и остроумный архитектор». Под его наблюдением над каменными экономскими и казначейскими кельями надстраиваются деревянные покои, которые отличало «великолепное украшение». Третий деревянный этаж, возведенный им над каменными экономскими и казначейскими кельями, был оштукатурен внутри и снаружи, что по тем временам считалось необычным. Стены были покрыты рустом и выглядели каменными, а в центре возвышался деревянный бельведер.
Практически все начинания преосвященного Сильвестра были продолжены его преемниками.
Епископ Дамаскин (Аскаронский) продолжил обустройство резиденции. Ипатьевский монастырь в этом качестве представлял определенные неудобства: река Кострома отделяла его от города, и в случае ледостава или ледохода это препятствие становилось непреодолимым. Владыка Дамаскин обустроил еще два подворья, одно близ духовной семинарии, помещавшейся тогда на месте упраздненного Спасо-Запрудненского монастыря, другое неподалеку от Успенского собора, в упраздненном Анастасиином девичьем монастыре. Позже, после пожара 1773 г. преосвященный Симон (Лагов), среди прочих работ на месте костромского кремля, предусмотрел и возведение здания для архипастырской резиденции.
Однако именно Ипатьевский монастырь с кафедральным (до 1835 г.) Троицким собором оставался главным местом пребывания костромских епископов. Там проходили наиболее торжественные службы, там владыки принимали именитых гостей, в том числе и царственных особ, давал торжественные обеды, устраивал приемы. Исполнение представительских функций требовало особого попечения о пышности убранства резиденции, в первую очередь многократно перестраиваемых архиерейских покоев.
Интерьеры не уступали внешнему виду. «Книга описная икон и вещей архиерейского дома», относящаяся к рубежу XVIII — XIX в.в., между прочим, упоминает картины, писаные на холсте. Среди них живописные изображения Св. Троицы, Спасителя, евангельских сюжетов («Изгнание торгующих из храма, например»), портреты, в том числе царственных особ Дома Романовых, портреты четырех бывших костромских архипастырей «в рамках».
Кроме того, в доме хранилось значительное книжное собрание, которое формировалось за счет личных епископских библиотек. Правда, со временем сложилась традиция, по которой эти книги чаще по завещаниям переходили в семинарское книгохранилище.
К 1768 г. относится самое раннее из известных упоминание о садах при архиерейском доме. Оно встречается в «Договоре эконома архиерейского дома с крестьянином деревни Погорелок о хранении дерев и цветов, находящихся при доме епископа». Там упомянуты не только сады и огороды, но и «ренжерея» с садовыми разными деревьями, цветами и травами, в которых крестьянин Лев Михайлов обязался «в подлежащие времена всякие огородные травы и овощи посевать, деревья и цветы рассаживать и размножать, и прививки, естли надобно будет, прививать». Садовник был неграмотен, документ составлен и подписан вместо него ученым монахом, но это, видимо, не мешало ему поддерживать сады и огороды вкупе с оранжереей его преосвященства «во всегдашней чистоте и исправности».
Неизменным атрибутом архиерейского служения был хор. По екатериниским штатам 1764 г. архиерейскому дому третьего класса, к которому был отнесен и костромской, полагался хор из 24 певчих. Присмотр за частью из них — «холостыми и малолетними» — поручался особому смотрителю. Подбирали певчих из числа священнослужительских детей епархии. После проверки голоса и слуха их рекомендовали «в басисты, тенористы, альтисты и дышкантисты годные». Традиции сохранялись до начала ХХ в.. и фотография этого времени, запечатлевшая архиерейских певчих, свидетельствует, что среди них не было ни одной особы женского пола. (фото н/в 7344/98)
Все это позволяет утверждать, что резиденция костромских архипастырей в Ипатьевском монастыре постепенно становилась средоточием искусств в новом, светском их понимании. Воеводы, чья изба сохранялась на территории Старого города до самого пожара 1773 г., уступали епископам по статусу, и уж, конечно, не претендовали на роль культурных лидеров провинциальной Костромы.
Не погибла и костромская духовная семинария. Будучи возобновлена при преемниках преосвященного Сильвестра, она переезжала из одного городского монастыря в другой, пока в 1758 г. не принял епархию владыка Дамаскин (Аскаронский), «пастырь с твердостию характера, деятельный, заботливый». Именно его историки считали настоящим основателем семинарии, потому что при нем удалось обеспечить стабильность ее существования, благодаря исправному сбору денежного и натурального содержания.
Он взращивал ее, как садовник — слабый саженец, привезенный из дальних краев и хиреющий на чужой земле. Подле древнего Запрудненского монастыря он в 1758 г. построил «огромный двухэтажный корпус» для учеников, и рядом — свой, архиерейский, дома для учителей и церковь деревянную, теплую, Введения Богородицы. Забота преосвященного Дамаскина была оценена потомками, и историки семинарии охотно описывали постройки, которые он заботливо «щекотурил» внутри и снаружи, ставил на каменные фундаменты, входил в мельчайшие детали. А потом разбил сад, и немалый — 66х64 сажени, а в нем велел вырыть пруд. Это стремление сочетать красоту и пользу передалось поколениям семинаристов.
В ту же пору, с 1759 г., стали вызывать преподавателей семинарии из Киевской духовной академии. Первыми приехали два брата, Максим и Иван Фендоровы. Первый из них учил «по методе академии» латыни, риторике и пиитике, второй — славяно-российской грамматике (по другим сведениям — греческому языку). По мере прохождения учениками низших классов, открывались высшие, и к 1765 г. семинария уже имела полный курс, включая философский и богословский классы. Для преподавания из Киева выписали еще двух молодых учителей, двух Иаковов, Семчевского и Лапицкого.
Киевляне смотрели на учеников -провинциалов свысока, считали русский язык грубым и несовершенным. Говорили и преподавали они на украинском языке, учеников не понимали, а для тех лекции по философии казались столь же непонятными, как и латынь. «В классе они осмеивали формы велико-российского наречия и учеников принуждали объясняться так, как говорили они сами. Например, запрещали говорить «в Киеве», а [требовали] произносить «а оу Киови». От этого ученики нередко подвергались незаслуженному наказанию, обыкновенно тогда заключавшемуся в битии по правой ладони дубовою круглою палочкою, называемой паля, и стоянием голыми коленками на песку, иногда дресве и рассыпанном горохе».
Преосвященный видел это, «с терпением переносил все затруднения», и еще при жизни своей со слезами смог обнять первых преподавателей из числа своих учеников. Первым из них в 1765 г. стал девятнадцатилетний преподаватель греческого языка Иван Красовский, за ним последовали Иоанн Сидоровский, Егор Агриколянский. «Все трое мужи высокой учености» — писал о них М.Я. Диев. Правда, проявить свои способности им удалось, лишь уехав в столицу. И.И. Красовский преподавал в кадетском корпусе и в Смольном институте, стал духовником и другом Павла I, был назначен сакелларием придворной церкви в Зимнем дворце. И. Сидоровский тоже преподавал в Смольном, был принят членом Петербургской духовной академии. Оба были избраны членами российской Академии наук. Если разобраться, не так уж много времени ушло на набор высоты: за какие-то полтора-два десятка лет уровень образования позволил выпускникам, минуя высшую школу, достичь высших научных высот.
Между тем умер преосвященный Дамаскин, и семинария вместе с костромичами встречала в 1769 г. нового владыку, Симона (Лагова). Его сравнивали с Ломоносовым: оба из крестьянских семей, стремлением к образованию достигли высокого положения.
Семинария на Запрудне стала любимым его детищем: он подолгу жил там в специально устроенных для него покоях, входил в мельчайшие подробности семинарских проблем. Сохранились воспоминания знавших его о том, как «часто в одном подряске, в белой шляпе, пеший неожиданно посещал семинарию; входил в комнаты казенных учеников, садился с ними заодно на скамейку и рассматривал их ученические задачи и упражнения».
Чтобы оценить необычность такого поведения епископа в то время, надо вспомнить, что архиерей был одним из высших чиновников города, архиерейские службы и выезды обставлялись в XVIII веке с необыкновенной пышностью. Простота в общении между архипастырем и семинаристами была явлением чрезвычайно редким. Преосвященный Симон лично беседовал с каждым из вновь поступающих, ободрял робких, сам преподавал древнееврейский язык, заложив тем самым традицию, — после него преподавали его же ученики.
Преподавателям семинарии он «сообщал ученую ревность»: «кого он видел к тому способным, тем он делал ученые препоручения, со всем радушием снабжал их наставлением и материалами». По его поручени. И.И. Красовский составил «Литературную историю Костромской семинарии», службу иконе Федоровской Божией матери. При нем же И.И. Красовским была написана «История костромской иерархии».
Преосвященный Симон первым ввел в семинарскую практику публичные диспуты, которые стали не только школой ораторского искусства. «Сколько новость, столько и торжественность зрелища до такой степени поразила тогдашнюю публику, что еще в первой четверти XIX века костромичи с удивлением рассказывали, как в пастыреначальство Симона юные семинаристы, одетые в белое одеяние с крыльями назади, с венками на голове и с ветвию в руке, произносили рацеи на препотах, — так простой народ называл в то время диспуты».
Так создавалась совершенно особая атмосфера, в которой ценились науки и художества, поддерживались и воспитывались исследователи. Желающих учеников стали направлять в светские учебные заведения — по медицинской части, позже — по научной и педагогической. Закладывалась традиция, которую Костромская духовная семинария бережно сохраняла до самого своего закрытия в 1919 году. Благодаря ей, из этих стен вышли многочисленные ученые и путешественники, философы, богословы, историки, археографы, статистики, врачи, литераторы. Для того, чтобы российская культура обрела Ф.А. Голубинского, А.Ф. Горского, Порфирия (Успенского), а позже — Е.Е. Голубинского, Ф.И. Успенского, Н.В. Покровского и многих других исследователей, чьи работы не получили общероссийской известности, — для этого надо было, чтобы в середине XVIII века владыка Симон вот так, бережно и терпеливо взращивал этот слабый пока росток.
Приходя из родительского дома диковатыми пареньками, мало отличаясь от своих крестьянских сверстников, они попадали в среду, во многом ориентированную на светскую культуру. Они читали по-латыни Овидия и Цицерона, писали стихи (это входило в обязательную программу занятий), читали книги семинарской библиотеки, среди которых было много книг светского содержания. Достаточно сказать, что только библиотека преосвященного Евгения Романова, поступившая в семинарское книгохранилище, содержало переводы на русский язык трудов Монтеня, Вольтера, французских энциклопедистов.
3.1.3.Губернская столица…..
………………………………….
3.2. Жизнь города.
3.2.1.Развитие промышленности.
Северо-западная окраина города, еще не застроенная каменными фабричными зданиями, просматривалась от церкви Спаса на Запрудне еще и в начале XIX столетия. У Введенской семинарской церкви расстилалась гладь огромного продолговатого омута монастырской мельницы. С востока темнел лес, «осеняющий Сокольи горы, несущие на хребте своем из Вологды дорогу в Кострому». Сам город располагался с юга от Запрудни, но был прекрасно виден оттуда «изредко с белокаменными, а более с шатровыми деревянными колокольнями». На краю города, обращенном к реке Костроме, виднелись тысячелетние сосны городского кладбища с убогим домом и жилищем божедома, в обязанности которого входило захоронение одиноких и неизвестных людей, а также воспитание подкинутых младенцев. Видны были даже паруса судов, идущих по Волге и ее правый возвышенный берег….