Идея создания научного общества вызревала в Костромской губернии уже несколько лет, когда в 1912 г. задумались о подготовке юбилейной выставки к 300-летию Дома Романовых.
Один из членов-учредителей Общества, В.И. Смирнов, вспоминал, что устроители предложили организовать «особый отдел, в котором Костромская губерния была бы представлена в естественно-историческом, географическом и этнографическом отношениях. В интересах разрешения этой задачи комитет выставки решил обратиться за помощью в этом отношении к местным научным силам. Неизвестно, кому именно принадлежала эта мысль, но приглашения на совещания для обсуждения программы отдела, способов и возможностей ее осуществления были разосланы Иваном Васильевичем [Щулепниковым]. На этом совещании, 4 марта 1912 г., открытом им, было несколько служащих земства и преподавателей. Здесь окончательно решено было организовать Общество по изучению местного края»[1].
5 мая 1912 г. в помещении городской управы прошло первое общее собрание Общества[2]. И.В. Щулепников не присутствовал на нем, тем не менее, он единогласно был избран председателем нового научного объединения. Это был известный в губернии земский деятель, комиссар оргкомитета юбилейной выставки 1913 г., депутат Государственной думы от Костромской губернии, времени для непосредственного участия в делах Общества у него не было. Тем не менее, он находил время, даже живя в Петербурге, решать организационные вопросы, налаживать связи со столичными научными организациями, пропагандировать идею среди костромичей, живущих вдали от родных мест, и даже поддерживать членов правления общества в минуты сомнений в необходимости самой их деятельности[3].
Несмотря на просьбы Ивана Васильевича, его ссылки на занятость, ему не смогли найти равноценную замену, и переизбрали на следующий срок, однако 9 декабря 1913 г. он умер.
9 февраля следующего, 1914 г., ему на смену был избран лесовод Алексей Александрович Апушкин (1877-1938[4]), а после его отъезда в Москву – Евгений Федорович Дюбюк (1876-1942[5]), пробывший на этом посту два трудных года в эпоху военного коммунизма, с февраля 1919 по февраль 1921 г.
Оба председателя много сделали для издательской деятельности общества. А.А. Апушкин начал собирать сведения об именитых уроженцах губернии. Е.Ф. Дюбюк, социал-демократ по политическим убеждениям, занимался историей промышленности и рабочего движения в губернии, а также осуществлял «личную унию» общества с архивным бюро, что позволило членам КНО в условиях отчуждения документов пополнять архивный фонд и при этом пользоваться им в научных целях.
Согласно Уставу, новое научное объединение получило при создании название «Костромского Научного Общества по изучению местного края», сокращенно – КНОИМК или просто КНО, так и будем его называть. Цели его определялись в уставе очень широко, гораздо шире, чем подготовка отдела земской выставки: «Общество имеет целью изучение Костромского края в естественно-историческом, историко-археологическом, этнографическом, культурном и прочих отношениях и разработку связанных с этим общенаучных вопросов…»[6].
В последних параграфах устава перечислялись четыре члена-учредителя: «Директор Дворянского пансиона Вячеслав Ильич Болотов», «гидротехник, инженер-агроном Александр Степанович Вальвачев», «заведывающий отделом Народного Образования Костромского Губернского Земства Александр Александрович Иванчин-Писарев» и «преподаватель гимназии Василий Иванович Смирнов».
Первые с течением времени по разным причинам отошли от дел общества, последний из них был избран секретарем, а после отъезда Е.Ф. Дюбюка, с 1921 по 1929 г., был и председателем Общества[7]. Вероятно, на правах секретаря, именно он поместил в газете «Наша Костромская жизнь» большую статью с информацией о создании КНОИМК: «Наш Костромской край весьма слабо исследован не только в смысле ученых изысканий, но даже в деле простого собирания природных произведений края и спасения их от исчезновения. К сожалению, недостаточно изучены география края, недра земли, растительность, животный мир, само население, его быт и так далее»[8].
Любопытно, что, по сравнению с Уставом, не упомянуто историко-археологическое направление. Возможно, это было связано с тем, что в тот момент активно работала и готовилась к 300-летию Дома Романовых Костромская губернская ученая архивная комиссия, развивавшая, прежде всего, историко-археологический аспект изучения края. После празднования юбилея она фактически свернула свою работу, и тогда этот ракурс исследований в КНО получил новый импульс. Пока же приоритетными оказывались естественно-научные изыскания, а также популяризация в этой области.
Для реализации планов предполагалось устройство «музеев, выставок, библиотек, лабораторий, станций и тому подобных научно-просветительных учреждений»[9], а также организация экскурсий, чтение рефератов, лекций и издание трудов.
В намерения членов-учредителей входило обращение к самым широким кругам жителей губернии. Предполагалось «участие всех, кто хочет изучать наш край, особенно участие деревенских жителей, которым более доступна природа и быт деревенского населения». «Наука двигается различными путями и для своего процветания требует различных приемов, и пользу ей приносить можно различно, или увеличивая материалы, или приводя их в порядок и делая доступными для всех. Окончательная разработка и систематизация всех разрозненных материалов предполагается при самом музее»[10].
Именно музей предполагалось сделать базой для работы Общества. Однако до его открытия было еще далеко. Заседания правления поначалу проходили в здании земского естественно-исторического музея на Воскресенской площади, он же снабжал необходимыми приспособлениями участников первых научных экскурсий (так тогда назывались небольшие экспедиции по сбору образцов флоры и фауны). В ответ правление решило отозваться на просьбу земцев и «взять на себя труд организации популярных объяснений в музее»[11], то есть проведение экскурсий по музейной экспозиции. Только в октябре 1913 г. удалось на время снять помещение в здании Общественного собрания (сейчас – ул. Советская, д. 23)[12].
Росло число членов общества, за счет пожертвований организаций и частных лиц увеличивались его средства, но отсутствие собственного помещения сильно тормозило дело. Достаточно сказать, что значительно разросшаяся библиотека общества (к началу 1917 г. она насчитывала 4842 книги) хранилась дома у библиотекаря, священника М. Раевского[13]. В 1915 г. в помещении бывшего кинотеатра («Аполлон»?) была организована Фотографическая выставка.
Тем временем Романовский музей, с прекращением деятельности Костромской ученой архивной комиссии, остался без хозяина. Уже в 1916 г. правление Костромского научного общества, узнав о бесхозном положении музея, предлагало свои услуги с целью сохранения коллекции[14]. В мае 1917 г. было организовано формальное вхождение КГУАК в КНО на правах секции[15]. Благодаря этому удалось добиться постановления Губернского комитета общественной безопасности о передаче музея в собственность города с условием последующей передачи его в пользование Костромскому научному обществу с тем, чтобы содержание здания, его ремонт, отопление и охрана были отнесены на счет города.
КНО были предложены основные направления развития музея:
- Хранить уже имеющиеся коллекции и предметы, собранные Обществом « пределах Костромского края в целях изучения природы и населения последнего»;
- Научное определение и систематизация предметов;
- При посредстве коллекций «облегчить изучение Костромского края различного рода ученым и специалистам» и одновременно служить распространению научных знаний[16].
В том же ходатайстве было предложено назвать новое учреждение «Музей Костромского края». Позже это название было несколько скорректировано, музей назван Музеем местного края.
Под этим проектом состояли две подписи, тогдашнего председателя КНО А.А. Апушкина и секретаря общества, В.И.Смирнова, но текст написан почерком последнего. В.И. Смирнов писал позже: «Существуют три основных ресурса для каждой научной работы, которые предварительно должны быть созданы – Архив, Библиотека и Музей с неизбежными при нем кабинетами и лабораториями»[17]. Именно в Музее местного края, хранились предметы, собранные в результате экспедиций, анкеты, материалы программ. Он, как и предполагалось при создании общества, стал научной базой для его работы.
На собрании КНО, посвященном его десятилетнему юбилею, которое проходило в условиях разрухи военного коммунизма 18 мая 1922 года, В.И. Смирнов начал свою речь с изложения одного из северных житий: утомленный дорогой отшельник во сне увидел преименитую лавру, которая должна возникнуть на этом пустынном месте. Проснувшись, он начал работать — и создал здесь привидевшийся ему монастырь.
Традиционная для религиозной литературы ситуация была осмыслена председателем КНО применительно к его новому призванию, не имевшему по видимости ничего общего с религиозным опытом: «Подвижничество никогда не переводилось, подвиг принял лишь в наше время новые формы. А работа Научного общества при тяжелом экономическом положении, при нехватке предметов научного оборудования и книг, при отсутствии средств для печатания и прочего была зачастую истинной мукой и подвигом»[18]. За этим, по аналогии с житийным текстом, следовало предсказание: «Трудно сказать, когда О-во добьется крупных успехов, как та житийная лавра, но это будет — и порукой тому колоссальный бескорыстный труд членов О-ва».
Условия работы действительно были критическими: «Положение многих членов граничит в настоящий момент с голодом, — писал В.И.Смирнов в 1922г., — русская наука вообще ходила в рубищах, но провинциальная наука, особенно в последнее время, являет поразительное зрелище нищеты. […] Создается такое положение, что краеведческое дело никому не нужно — ни правительству, которое равнодушно к гибели подобных научно-просветительных учреждений, ни народу — широким массам, которые не умеют еще ценить важности научной работы»[19]. При введении нэпа стало еще труднее, чем в годы военного коммунизма, когда краеведение все-таки могли финансировать учреждения, заинтересованные в результатах работы КНО.
Главным мотивом, который заставлял и в этих условиях продолжать исследования, было убеждение, «что только знание страны может вывести русский народ из создавшегося тяжелого положения»[20]. То есть судьба народа в целом воспринималась, в соответствии с привычным для отечественной интеллигенции образом мыслей, как собственная судьба, а ответственность за нее целиком возлагалась на плечи «мыслящего меньшинства», поскольку народ, лишенный образования в силу социальных условий, не способен («еще») на верные действия. Деятельность имела внутренний смысл.
Позже, в показаниях, зафиксированных протоколом в тюрьме ОГПУ, В.И. Смирнов признается: «Мое отношение к науке самое возвышенное. Я твердо убежден в силе человеческого разума. Знаю, что наука даст еще колоссальное увеличение естественных производительных сил, вскроет удивительные тайны природы и истории»[21]. Именно это убеждение заставило его «напречь последние силы… чтобы Общество выжило»[22].
КНО не только выжило, но и постепенно обретало задуманную структуру, в которой были налажены тесные связи между столичными специалистами, научной общественностью Костромы — и широкими кругами жителей губернии.
Еще мыкаясь по наемным помещениям, без собственного угла, члены КНО мечтали о создании Дома науки. Решение о создании Общества народных университетов обсуждалось в 1916 г. и центральным сельскохозяйственным обществом, но планам не дано было осуществиться[23]. Обсуждались планы о создании университета, а, когда во время подавления ярославского восстания в 1918 г. тамошний вуз остался без здания, его пытались переманить в Кострому, но безуспешно.
Летом 1918 г. по делам КНО В.И. Смирнов был в Москве. Его супруга и друг, Л.С. Китицына, так писала об этом со слов мужа: «На обратном пути он заехал в Сергиев Посад повидать Николая Гавриловича Городенского, с которым его связывало давнее знакомство. Николай Гаврилович оказался безработным. Уехав летом к семье из Тифлиса, где он был ректором университета, он оказался отрезанным вследствие военных действий от места службы. На предложение Василия Ивановича занять место ученого секретаря Костромского Общества народных университетов Городенский согласился. И это обстоятельство в значительной степени сыграло роль в открытии Государственного университета в Костроме. […]Мысль эта была горячо поддержана А.А Языковым, членом Костромского Губисполкома. Ближайшее участие в предварительной работе по созданию университета принимали Общество Народных университетов и Костромское научное Общество.
Я.Г. Городенский составил докладную записку об организации университета и сентябрь-октябрь 1918 г. провел в Москве, где ходатайствовал перед Наркомпросом об открытии в Костроме университета. Получив согласие Наркомпроса, Николай Гаврилович стал подбирать кандидатуры профессоров и деканов факультетов. Первым на его призыв откликнулся Ефим Михайлович Чепурковский, антрополог, доктор географических наук. Он согласился занять должность декана естественного факультета»[24].
Преподаватели и учащиеся университета, за все время его существования, составили рабочее ядро КНО. Однако не забывали и о задачах привлечения к собирательской работе общества самые широкие массы.
Самым неподготовленным людям была доступна работа с анкетами КНО. Для того чтобы их заполнить, достаточно было уметь писать. И потому крестьяне, не будучи членами общества, наряду с местной интеллигенцией могли помочь в сборе информации по самым разнообразным вопросам – о влиянии войны 1914 г. и революций 1917 г. на жизнь деревни, позднее о подробностях быта, верованиях.
Более подготовленным лицам были адресованы краеведческие программы, первые издания которых относятся к самому началу существования КНО. Уже в 1912 г. были напечатаны «Программа для собирания этнографических предметов» и «Предварительные указания к изучению Костромской губернии в естественно — историческом отношении», причем последняя выдержала три издания, что говорит о потребности в такого рода руководствах. Позднее, в 20-х годах, выпуск программ был продолжен совместно с ивановскими краеведами благодаря поддержке М.П. Сокольникова, служившего в издательстве «Основа».
Огромная роль отводилась в этой системе научным учреждениям, расположенным в губернском центре и ведущим основную исследовательскую, методическую и просветительную работу, — лабораториям, станциям, сотрудниками которых были специалисты, получившие соответствующее образование. Они направляли и координировали эту работу сотрудники станций, они же были и составителями анкет и программ, они и обрабатывали полученный материал.
В июне 1921 г. была основана Биологическая станция, которая зимовала первый год в зоокабинете Костромского университета[25]. Летом сотрудники и их добровольные помощники выезжали для проведения исследований на станцию, организованную на р. Покше.
В 1922 году станций было уже три, Биологическая, Геофизическая и Антрополого-этнографическая. Геофизическая станция разместилась в имении Малышково под Костромой. «Первые две, — как отмечалось в отчете, — пользовались государственным пособием, на антропологические работы была отпущена незначительная сумма из средств Общества (3010 денежных знаков 1922 г.)» [26] Только с 1 октября 1923 г. этнологическая станция «получила три платежных штатных единицы при 4-х служащих»[27]. Позже число оплачиваемых мест сократилось до двух, бессменный заведующим все время работы был безвозмездно В.И. Смирнов, сотрудницам — Н.П. Беляева и Л.С. Китицына, позже Н.П. Беляеву сменила Е.М. Полянская.
Организованная Обществом в 1922 г. Антрополого-этнографическая станция намечала задачи «двоякого рода: 1) Изучение физических признаков населения Костромского края и 2) Изучение культуры, быта, и лингвистических его особенностей (этнографическое изучение в широком смысле этого слова)»[28].
При помощи инструментов, оставшихся от университета, проводились антропологические измерения и сбор образцов волос. Результаты обработки материалов привели к научному открытию: «Была составлена карта распределения типов Костромской губернии по уездам и продолжаются работы по составлению карты по волостям. Обнаружен центр сохранения в трех уездах – Кологривском, Ветлужском и Варнавинском — того загадочного широкоголового блондина, который распространился в Великороссии после курганного периода из области кривичей и который, по мнению западноевропейских ученых, был некогда распространен по всей Северной Европе. Продолжение начатых в Костромской губернии работ в этом направлении представляет интерес, выходящий далеко за ее пределы. Полученные, в связи с прежними исследованиями, выводы посланы (Е.М. Чепурковским) в Краковскую Академию наук и в Нью-Йоркский университет»[29].
Этнографические исследования с первых дней работы этнологической станции возглавил В.И. Смирнов. Он начал с анализа работы предшественников. Для этого, совместно с Н.И. Умновым, им были составлены и опубликованы два выпуска библиографии Костромской губернии, в том числе охватывающих и этнографические исследования[30]. Сразу выяснились «белые пятна», области народной культуры и языка, еще не затронутые учеными. В первый же год работы станции её сотрудниками были составлены анкеты о религиозных верованиях и суевериях, о народных приметах. Одновременно началась систематизация уже собранного этнографического материала, сбор памятников фольклора. В 1922 году станция стала называться этнологической, потому что в круг исследовательских интересов была включена и археология.
Одной из форм вовлечения начинающих и непосвященных в исследовательскую работу становились экспедиции, регулярно проводимые научным обществом. В них принимали участие как специалисты, так и любители, овладевшие навыками работы. Экспедиции в соответствии с задачами КНО были ботанические, геологические, почвоведческие, этнографические – как естественнонаучные, так и гуманитарные.
В 1918—1919 гг. по инициативе КНО и на его средства были проведены обследования костромских усадеб, в результате которых удалось вывезти некоторые библиотеки, архивы, предметы искусства и старины[31]. С 1922 г. благодаря В.И. Смирнову проводились археологические экспедиции, в короткое время превратившие Кострому в признанный центр археологических исследований. В целях сбора предметов для музея проводились историко-бытовые и этнографические экспедиции. Если не было возможности выезжать, сотрудники станции вели собирательскую работу на костромском базаре, где можно было видеть изделия всех волостей обширной Костромской губернии, если не было средств купить необходимы образец, его зарисовывали, фотографировали. Так же поступали и во время экспедиций.
Наибольшего размаха экспедиционная работа КНО достигла в середине 1920-х гг. благодаря проведению комплексной экспедиции совместно с Этнологической экспедицией Академии Истории Материальной культуры в Петрограде. «Мысль об организации экспедиции дана была докладом Д.А. Золотарева на 1-й Костромской Губ. Конференции по изучению производительных сил в декабре 1923 г.»[32], — писал в отчете В.И. Смирнов. Предполагалось обследовать «часть Костромского и Буйского уездов в бассейне р. Костромы. Назначен именно этот район потому, что он, благодаря близости к г. Костроме более доступен для передвижения и сношения. В действительности, вследствие чрезвычайных материальных затруднений, было произведено скромное по размерам обследование, охватившее только отчасти намеченную территорию. Исключение представило только изучение народного языка, произведенное по Костромскому, Буйскому и Солигаличскому уу. по р. Костроме. В остальных отношениях более полно исследования были произведены лишь в Шунгенской, Мисковской и частью Андреевской областях Костромского у.»[33].
Состав экспедиции был смешанным: «Из других ленинградских сотрудников работали: С.А. Еремин (по языку), успевший пройти пешком и проехать более широкий маршрут, чем предполагалось, и З.И. Малиновская (по одежде), работавшая, собственно, в Ярославском отряде экспедиции Академии Истории Материальной Культуры, но захватившая также соседнюю часть Буйского уезда. Состав костромских сотрудников экспедиции был следующий: В.И. Смирнов (по постройкам и обследованию доисторической культуры), А.В. Федосов (промыслы и сельское хозяйство), Н.П. Беляева (народное искусство, архитектура и одежда), Н.А. Калиткин (бюджеты и отдельные зарисовки), Н.С. Забенкина (бюджеты и фольклор), кроме того, к работам экспедиции были привлечены студенты вузов костромичи, главным образом по собиранию фольклора – Е.П. Веселова, Н.А. Касаткина, Л.С. Китицына и Н.М. Шестинская, делавшая зарисовки.
С материальной стороны экспедиция была устроена очень неважно. […] В конце концов оказался неизбежный перерасход и часть работ была совершенно не оплачена даже скромными суточными.
В экспедиции не вся партия работала вместе – одни шли вперед, в то время как другие задерживались в разных местах. Этот порядок оказался в разных отношениях более удобным, при этих условиях одни подготовляли почву для исследований и сборов других, давая возможность меньше затрачивать времени на то, что в экспедиции принято было называть «психологическим подходом», с другой стороны – работа сразу многих лиц в одном месте иногда мешает делу, не говоря уже о том, что по свойству отдельных предметов работы одним приходится задерживаться дольше в некоторых пунктах, нежели другим.
Студенты, занимавшиеся по поручению экспедиции записями произведений народного творчества, работали отдельно в тех местах, где они жили, так как средств на их передвижение у экспедиции не было»[34].
Наибольших результатов удалось добиться диалектологу С.А. Еремину, чья работа «продолжалась около пяти недель (22 июня по 28 июля) и состояла преимущественно в изучении народного языка. Были посещены 23 селения Шунг., Мисков. И Андреевской вол. Костромского уезда, ряд селений по рр. Письме и Тебзе Буйского у. и в районе Чудцовской вол. Солигал. Уезда. Не останавливаясь на подробном разборе собранного по языку материала и на выводах, которые возможно будет сделать по обработке его, можно указать в общих чертах на результаты исследований. Относясь, главным образом, к фонетической звуковой стихии языка и его формальной стороне, собранный лингвистический материал является в отношении обследованной местности вполне удовлетворяющим при разрешении отдельных вопросов, ставящихся нашей исторической диалектологией; он же проливает до некоторой степени свет на происхождение населения на здешней территории, на его исторический быт»[35].
Собранные материалы после обработки и анализа были опубликованы в трудах КНО. Вещественные же результаты экспедиций передавались на сохранение в Музей местного края, который был одновременно условием исследовательской работы, и ее результатом. В своеобразном «музейном кредо», сохранившемся в личном архиве В.И. Смирнова, это учреждение представлено «как хранилище материалов, имеющее значение не только для популяризации науки, как систематизирующего знания вообще; музей, посвященный любой отрасли знания, расположенный по рациональной системе, даст представление о современном состоянии знания в этой области, на представленном материале проверяются данные науки»[36].
Структура музейных экспозиций (которые мыслились как своеобразное «открытое хранение») тоже должна была подчиниться структуре наук с делением на естественно-историческую и историко-гуманитарную части, при этом в первой из них предполагались даже отделы живой природы (аквариумы, террариумы).
Между тем условия, в которых вынужден был существовать музей в первые годы советской власти, не располагали спокойной лабораторной исследовательской работе: не хватало консервантов, инструментов, литературы, помещения по нескольку месяцев не отапливались. Тем не менее, не останавливалась ни работа по планомерному комплектованию собрания, ни усилия по обработке полученных материалов. По мнению В.И.Смирнова, документированность вещей — главное условие использования их в качестве «научного документа»: «без обозначения места нахождения орудие каменного века теряет значение как музейный предмет»[37]. Это вполне соответствовало принятым в то время музейным стандартам, мысль была не нова, но важно, что этот стандарт становился реальностью при ведении книг поступления — не только в самом Музее местного края (с момента, когда В.И. Смирнов занимает место его директора), но и в музеях филиальных отделений КНО, как уездных, так и волостных.
Между тем поток предметов, поступающих в Музей местного края, увеличивался с каждым днем, и связано это было с резкой сменой ценностных ориентиров, ломкой существовавших структур. В первую очередь под крышей бывшего Романовского музея попытались собрать предметы, оставшиеся от прежде существовавших музеев — церковно-исторического и земских (кустарного, пчеловодного, почвенного, педагогического). Но одновременно закрывались церкви и монастыри, уничтожалось имущество усадеб, включая ценные усадебные коллекции, на глазах менялся быт города и деревни, распахивались поля, — и вместе с тем гибли археологические памятники. Совместными усилиями Коллегии по охране памятников и Костромского научного общества организовано обследование усадеб и вывоз в музей ценного имущества[38]. В.И. Смирнов и другие представители КНО входят в состав Комиссии по изъятию церковных ценностей, отстаивая наиболее ценные с точки зрения археологии предметы для музея.
Одновременно поступают предметы из музея реорганизованного Пултуского полка, оружие, изымаемое у граждан, не имеющих права на его хранение, представляющее историческую ценность. На временное хранение в музей передаются частные коллекции, библиотеки, в надежде спасти их от насильственного изъятия. Специально для создания картинной галереи предпринимаются успешные попытки добиться выделения произведений живописи, графики и скульптуры из Государственного фонда, откуда произведения искусства поступали уже депаспортизированными. В то же время обозначилась тенденция в комплектовании предметов, отражающих происходящие перемены: в музей поступают военные трофеи, письма с фронтов, денежные знаки выходящие из обихода и имевшие временное хождение на территории временных административных образований. Впервые в местной практике возникла потребность документировать, подтверждать происходящие события.
Стихийные поступления первоначально нарушили предполагаемую В.И. Смирновым структуру экспозиции: были созданы отделы, сохранившие прежний вид экспозиции кустарного и естественно-исторического музеев, почти без изменений были восстановлены экспозиции церковно-исторического музея, соответствующие поступления образовали оружейный и художественный отделы. Однако постепенно, к середине 1920-х гг., экспозиция все более приближается к принятым в музейной теории того времени стандартам, налаживается ведение учетной документации (книги поступлений, инвентарные книги отделов, карточный каталог).
Несмотря на то, что с 1919 г. музей был передан на финансирование государства и юридически не принадлежал КНО, он оставался базой работы всего научного общества: в его помещении размещалась «контора» КНО, здесь проходили общие собрания и заседания правления, работала этнологическая станция, сотрудники последней не только комплектовали коллекции бытового и кустарного отдела результатами своих экспедиций, но и проводили работы по научному описанию прежде собранных предметов.
Предметы, собранные сотрудниками станций, также передавались в музей, который перестал быть собственностью Общества. С другой стороны, сотрудниками музея являлись члены КНО, директором — председатель его. Это создавало, по выражению В.И. Смирнова, «личную унию», которая должна была воспрепятствовать превращению музея в «бюрократический орган»: «слишком заинтересован Музей в живых людях, а О-во в Музее с его редкими и богатыми с научной точки зрения собраниями»[39].
В 1916г., когда коллекция музея КНО носила преимущественно естественно-исторический характер и временно помещались в Естественно-историческом музее губернского земства, хранителем музея был М.А. Вейденбаум, геолог по специальности. Однако в момент передачи Обществу Романовского музея, музеем КНО заведовала Н.Д. Сизова, жена одного из членов КГУАК и КНО, археолога, художника, естественника Д.Н. Сизова. Именно ее рукой заполнены первые страницы книги поступлений. В ноябре 1918 г. ее на короткое время сменил А.В. Знаменский, помощником заведующего состоял И.П. Пауль, остававшийся сотрудником Музея местного края до 1929 г. При этом описанием предметов занимались члены общества, не считавшиеся сотрудниками музея — А.В. Козлов, бывший хранитель Кустарного музея, И.В. Баженов — бывший хранитель Церковно-исторического музея, Н.Н. Виноградов описывал этнографические коллекции бывшего Романовского музея, хранителем которых он состоял, еще будучи чиновником особых поручений при губернаторе. С открытием в Костроме Рабоче-крестьянского университета описанием коллекций были заняты его преподаватели — профессор А.И. Некрасов и др. Весной 1920 г. музей возглавил В.И. Смирнов, и при нем состав штатных сотрудников был доведен до двух (в 1920г. — И.П. Пауль и М.А. Вейденбаум), а позже и до трех человек (с 1921г. — Ф.А. Рязановский). В этом составе они и работали до 1928 года.
Максимилиан Адольфович Вейденбаум родился в г. Скопине Рязанской губ. в 1880 г. в семье врача. В 1901г. он закончил Тверскую классическую гимназию, в 1903-1907 гг. принимал участие в работе тверской организации РСДРП. В 1910г. закончил естественное отделение Московского университета, преподавал[40], в работе КНО стал принимать участие с 1915 г. С января 1916г. уже активно участвовал в организации музея КНО, причем привез в Кострому и передал музею свою ценную палеонтологическую коллекцию[41]. Его взгляд на музей совпадал с точкой зрения В.И. Смирнова, которому М.А. Вейденбаум писал 31 января 1916г.: «Музей Общества должен быть не только мертвым местом хранения имеющегося и поступающего в него материала, но и местом, где должна быть сосредоточена работа по описанию, разработке и систематизации предметов»[42].
Одновременно с работой в музее, он состоял заведующим геологической лабораторией КНО, преподавал в Костромском университете, педагогическом, сельско-хозяйственном, землеустроительном институтах и в нескольких техникумах. С 1913 г. — член Московского общества испытателей природы, избран по результатам геологических обследований в Тверской губернии. В анкете Комиссии по изучению быта ученых 1924г. на вопрос «Считаете ли Вы избранную научно-исследовательскую …деятельность подходящей и удовлетворяющей Вас?» ответил: «Вполне»[43].
Иван Петрович Пауль (1884-1960) родился в Эстонии, в бедной крестьянской семье, по воспоминаниям дочери, О.И.Пауль, закончил Духовное училище в Риге, и Петербургскую Духовную Академию, хотя в анкетах он в графе «Образование» обычно указывал – «законченное высшее специальное — Ленинградский археологический институт»[44].
До поступления на работу в музей КНО И.П. Пауль в 1909-1917 преподавал историю и латынь в Костромском духовном училище. В графе «знание языков» отмечал: «читаю на новых и древних языках», не уточняя количество[45]. В музее в его ведении состояла библиотека, кустарный, нумизматический, оружейный, а позже и художественный отдел. До того, как музей смог оплачивать отдельно ставку заведующего хозяйственной частью, безвозмездно исполнял и эти обязанности[46].
Федор Алексеевич Рязановский (1887-1935?)[47] родился в семье священника на ст. Ержа Галичского у. Костромской губернии, окончил Московскую духовную академию, учился в Коммерческом институте, потом преподавал в Волынской и Казанской губерниях, до 1918 — во Владимирской духовной семинарии[48]. После ее закрытия переехал в Кострому, работал секретарем в университете, с 1919г. был уполномоченным Главархива, с 1921 — сотрудником музея. Говоря об обследовании Солигаличских усадеб, работе в архивном бюро, а затем и в музее писал: «Несмотря на голод, тиф, отсутствие обуви и пр., работалось с каким-то подъемом, увлечением, верой, и сделал много… Основное, что одушевляло в архивной и музейной работе — сохранение исторического документа, художественно-исторического предмета для будущей культуры. Этого увлечения хватило надолго»[49]. В музее — хранитель церковного и исторического отделов[50], безвозмездно исполнял обязанности делопроизводителя и счетовода, но после 1925г. по его просьбе эти функции были с него сняты и переданы И.П. Паулю[51]. В графе анкеты, посвященной знанию языков, перечислял: греческий, латынь, немецкий, французский, польский[52].
В судьбе Ф.А. Рязановского был переломный момент, связанный с утратой веры («до 14 лет сохранял детскую веру, — писал он в 1930г. — С 15-летнего возраста подвергся атеистической пропаганде со стороны старших школьных товарищей, произведших смятение в душе»)[53], — т.е. кризис пришелся на годы учения в Галичском духовном училище. В трудные времена вера возвращалась, и даже на допросе в ОГПУ счел нужным показать: «По личному сознанию — не верующий, во всяком случае, не церковник, и не нигилист, ищущий… Без торжества правды мир неприемлем, торжество правды предполагает Бога»[54].
Примерно к тому же времени относилось увлечение взглядами социалистов-революционеров, в 1905г. участвовал в революционных событиях как крестьянский пропагандист, после чего, по его собственным словам, «осталась нелюбовь к подпольным организациям за стремление держать в шорах в кругу определенных вопросов… за моральный деспотизм и пр.» В области гносеологии «довольно рано остановился на позитивизме Конта, стал поклонником научного факта, точной науки и противником спекулятивного мышления…»[55].
Все четверо сотрудников были высококвалифицированными специалистами — историками (и Ф.А. Рязановский, и В.И. Смирнов заканчивали академию по отделению истории), археологами, естественниками, практически все прошли через кризис веры (кроме М.А. Вейденбаума), были связаны с деятельностью партий левой ориентации (кроме И.П. Пауля), главное же — совпадали их взгляды на исключительную роль науки в жизни вообще и в кризисный период истории в частности.
Это были люди разных личных пристрастий и характеров. Если В.И. Смирнова и И.П. Пауля связывала дружба, то Ф.А. Рязановский постоянно считал себя уязвленным, («в 1912г. должен был по праву быть командирован в Русский археологический институт в Константинополе, но стипендия была передана иеромонаху Пантелеимону»)[56]. Позже это сказалось на его показаниях в ОГПУ: «личные научные интересы и увлечения председателя… приводили к использованию финансовых средств и издательства общества… в ущерб другим сторонам деятельности»[57]. В числе обделенных в первую очередь имелась ввиду любимая Ф.А. Рязановским история архитектуры, т.е. область исследований переживалась как пространство личных интересов. М.А. Вейденбаум вообще держался особняком, не считая этнологию наукой: «эта «наука» не требует никакой особой подготовки и специальных знаний, кроме простого инструктажа»[58].
И все же талант руководителя позволил В.И. Смирнову почти 10 лет сглаживать противоречия, создавать рабочую обстановку в музее и Обществе, опираясь на главное, что всех объединяло: любовь к исследовательской работе, стремление собрать и сохранить материалы, исследовать их. «Должен признаться, мне обидно было заниматься только организацией работы для других членов Общества, не занимаясь своим любимым делом… я не мог равнодушно проходить мимо удивительных памятников по истории и своеобразию костромской деревни», — признавался В.И. Смирнов в своих показаниях 1930г.[59]. Именно это неравнодушие к делу, которое казалось самым важным, спасительным для страны, края и было главным двигателем этой чрезвычайно трудной деятельности по изучению края, и музейная деятельность была лишь ее частью, средством, условием. Но этого было достаточно для того, чтобы музейное дело развивалось и жило.
Одновременно с работой в музее и станциях КНОИМК велась широкая просветительная работа: проводились регулярные курсы краеведения, прежде всего для школьных работников[60], в 1921 г. был основан «Кружок юных естественников», позже преобразованный в «кружок юных краеведов»[61], из которых впоследствии вышли крупные ученые (такие, например, как член-корреспондент Академии Наук П.Н. Третьяков, А.А. Захваткин, лауреат нескольких государственных премий и т.д.) Сеть краеведческих кружков была создана практически по всей губернии.
Была развернута также широкая издательская деятельность: только губернскими подразделениями было издано 43 выпуска трудов, 4 выпуска «Библиотеки общественных движений в России в XIX и XX вв.» около 30 программ и анкет, служивших методическим и одновременно справочным целям. Кроме того свои труды выпускали уездные отделения — Буйское, Галичское, Нерехтское и т.д.[62]
Продолжением реализации программы В.И. Смирнова стало создание филиалов научного общества в уездных и волостных центрах. Начавшись еще до революции, особый размах этот процесс приобрел с его приходом в 1921 г. на пост председателя КНО. В первый год его председательства при обществе числилось 5 филиалов, в последний (1928) – 25[63]. Работа отделений КНО в уездах и волостях показала зависимость ее интенсивности от наличия музея, обеспечивающего сохранность предметов, библиотеки и архива, являвшихся как результатом, так и условием исследовательской деятельности. Хранитель музея становился (чаще всего неофициально) и организатором работы, как Л.Н. Казаринов в Чухломе, Л.М. Белорусов в Солигаличе, П.А. Царев в Галиче, В.Ц. Смирнов в Костроме.
Создание филиалов требовало от председателя больших усилий, иногда направленных на преодоление инертности местных деятелей. «Нам в Галиче нужен опорный пункт больше, чем им – знание своего края», – писал В.И. Смирнов Н.П. Анциферову[64]. Приходилось подбирать людей, договариваться с местной администрацией, изыскивать средства – и дело налаживалось. Самым важным среди этих условий оказывалось наличие энтузиаста. Если он был, находились и средства, и помещение, и велись исследования.
Наиболее показательным был пример того же галичского отделения КНО, где замерла исследовательская работа несмотря на то, что из местного бюджета были выделены значительные средства (по сравнению с другими филиалами, часто вообще не имевшими средств). Чухломский краевед Казаринов замечал по этому поводу в письме к Смирнову: «Выходит, что не всегда дело делается, когда и средства отпускаются»[65]. Смирнову удалось найти для галичского музея энергичного Царева – и результат не заставил себя ждать: «Со времени появления в Галиче П.А. Царева наш Музей и Отдел краеведения положительно и определенно оживился. Будучи продолжительное время в летаргическом состоянии, теперь как бы воскрес – расцвел! […] И все это, глубокоуважаемый Василий Иванович, получилось благодаря Вашему искусству избирать достойных для дела людей», – писал в Кострому любитель древностей К.В. Палилов[66].
Таким образом, самым главным «ресурсом научной работы» оказались люди, способные работать в невероятно трудных условиях почти бесплатно, так как даже ставки сотрудников станций и лабораторий – профессиональных учреждений, созданных при любительском в основе своей научном обществе, были мизерны. Несмотря на это, этнологическая, биологическая, геофизическая станции и химическая, геологическая лаборатории действовали, превращая КНО в многоотраслевую научную организацию – местную «Академию наук»[67].
Работа становилась не только возможностью реализовать творческое начало личности, но и удовольствием, утешением, страстью. «Зачем заразили этой болезнью?» – пишет Смирнову из Галича Царев[68]. «Мы, отравленные краеведением», – говорил Смирнов на 15-летнем юбилее КНО, а в письме Святскому писал: «Краеведение – это сумасшествие, опиум для народа, по крайней мере, для некоторой части интеллигенции»[69].
Подобное отношение к делу исключало формально-административные методы руководства. В переписке с уездными отделениями КНО Смирнов личную переписку предпочитал официальной. «Дело в том, – пытался объяснить он следователю в декабре 1930 г., – что обычно сжатые, если не сказать сухие, официальные отношения никогда не могут так воздействовать в добровольной краеведческой работе, побудить к ней, как непосредственное письмо, в котором просишь, напр., к сроку сдать отчет»[70].
В этом же ряду неформальных мероприятий стояли и «субботники» этнологической станции. Как писала Е.М. Полянская, «этнологические субботники» вылились, насколько припоминаю, из частных товарищеских чаепитий, которые изредка бывали у Смирнова и куда приглашались мы – сотрудники по работе (например, под Новый год, в день его рождения). Кажется, здесь и пришла мысль перенести собрания на станцию и сделать их регулярными. Цель этих собраний – ознакомление с новинками этнографической литературы, с текущей работой других научных организаций, а также – обмен продуктами научной работы участников собраний. Первое время эти собрания сопровождались угощением (орехи, семечки) и носили, таким образом, несколько частный характер. Позднее они все более превращались в деловые собрания, связанные непосредственно с работой этнологической станции, то есть принимали характер уже производственных совещаний (заслушивались, например, отчеты сотрудников о проделанной экспедиции и тому подобное)».[71]
Организационное единство центральных и губернских научных учреждений, беспрепятственное общение между учеными благодаря печатным изданиям на местах, высокий уровень исследований заставляли забыть об уничижительном оттенке определения «любительское» в приложении к провинциальному краеведению, на первый план выходило первоначальное значение его этимологической основы, что заметно даже в словоупотреблении официальных документов. «Положение о Костромской губернской коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины», первоначально созданной при КНО, так формулировало одну из основных задач: «Коллегия […] подыскивает любящих дело лиц для совместной работы и сотрудничества»[72].
Однако существовало и другое мнение: «Тратить народные деньги на раскопки могильников, как это делал В. И. Смирнов, и на изучение народных
суеверий, причитаний, гаданий, обрядов и т. п. с моей точки зрения – преступно. Этнологическая станция, которой заведывал В. И. Смирнов, занималась только этими вопросами, сознательно забывая об актуальных вопросах жизни и культурной революции». И еще: «Вся деятельность общества говорит за то, что ею руководили люди не советские, в известной мере чуждые советским интересам»[73].
На первый план выходят мотивы политического, а не профессионального характера. Это подтверждает и кадровая политика в области краеведения. На руководящие посты в краеведческих учреждениях выдвигаются люди не по принципу профессиональной подготовленности, а по партийной принадлежности. В Костроме В.И. Смирнова на посту заведующего Музеем КНО сменяют члены ВКП(б) Ф.А. Крошкин (политработник со средним образованием), затем Н.А. Воронин (литейщик, за плечами которого были сельская школа и работа «в разных административно-командно-политических должностях в Рабоче-Крестьянской Красной Армии»[74]), которого сменил П.В. Васильев (по анкете – из крестьян, образование низшее, член ВКП(б)[75]).
О демократической направленности деятельности КНО сказано выше, поэтому само по себе привлечение к работе малообразованных людей не противоречило принципам научного общества, как не было новостью и участие в нем коммунистов. Перемены проявились, прежде всего, в последовательной формализации управления, которая началась с Музея КНО, до этой поры остававшегося базой работы общества – там работали штатные сотрудники этнологической станции, проходили собрания, давались консультации, шла обработка экспедиционных материалов.
Приказами по музею вводится учет времени прихода и ухода сотрудников (что было бессмысленно, так как люди отдавали работе не только служебное, но и все свое свободное время). Одновременно ограничивается вход в музеи «посторонних», т.е. нештатных помощников, членов КНО. Кандидатуры новых сотрудников согласовываются с ОГПУ, ритм работы подчиняется революционному календарю, каждый праздник теперь необходимо отмечать трудовыми достижениями, для чего форсируются нормальные темпы подготовки экспозиции.
Станции КНО располагались не только в помещениях музея, но и в одной из церквей закрытого Анастасьина монастыря (биологическая), в усадьбе Малышково под Костромой (геофизическая станция, как ее еще называли, обсерватория). Городские власти постановили вселить в помещение геофизической станции детский дом для детей с дефектами развития, не предоставляя станции нового помещения. Неподходящее соседство угрожало не только покою сотрудников, но и сохранности сложных приборов. Сотрудники станции и ее заведующий Г.Г. Еремин пытались хлопотать. Это было расценено как сопротивление, заведование передано Н.В. Щекину.
Анкеты Н.В. Щекина найти не удалось, но отношение к нему сотрудников через некоторое время заинтересовало органы ОГПУ, и стенографистка записала характеристику нового заведующего со слов обвиняемой Н.И. Овчинниковой, сотрудницы геофизической станции КНО: «Высмеивание с моей стороны выражалось в следующем: «Он малограмотный», пример: «неправильно записывает показания приборов»». Н.В. Щекину сообщили о таких высказываниях сотрудников: «все равно не утвердят Вас в должности зав. обсерваторией», «Вы своими распоряжениями срываете работу», «Вы ничего не понимаете»[76].
Сопротивление невежеству между тем было воспринято как политическая оппозиция: «эта группа лиц […] обсуждала эти вопросы и мои распоряжения не однажды. Мне думается, эта встреча была общим их стремлением не допустить в коллектив коммуниста»[77]. Первоначально следствие развивало линию доноса Щекина. Был арестован сторож геофизической станции Костромского научного общества В.В. Васильев, допрошены сотрудницы Р.А. Парийская и Л.П. Ратникова. Главный объект внимания следователя – факты несогласия сотрудников с политикой местных властей (назначением неспециалиста Щекина заведующим станцией, вселение детского дома в ее помещение), а также с внутренней политикой партии (коллективизацией, товарным голодом в стране и т.д.).
Особое внимание проявлено к физику станции Л.А. Добровольскому, который в знак протеста против вселения детдома уволился со станции и уехал из Костромы. Подозрительными кажутся даже его страсть к составлению изобар и синоптических карт губернии в нерабочее время, его ироническое отношение к новому заведующему. Следователь подчеркнул рассказ о его столкновении с крестьянами, просившими разрешения срубить деревья в малышковском парке для строительства сарая: «Добровольский не давал, ссылаясь на то, что нужно хранить старинные парки. Крестьяне, я слышала в деревне, его ругали белогвардейцем»[78].
Те же отношения складываются в Музее местного края КНО, административный апломб встречен ироническим отношением специалистов. Н.А. Воронин записывает в книге приказов по музею 27 мая 1929 г.: «§ 2. Подмечается также, что со стороны работников музея не всегда выполняется административное распоряжение администрации. Игнорируется и перефразируется то или иное распоряжение, что нарушает правильное функционирование учреждения, а посему: в дальнейшем повторение подобных случаев будет рассматриваться как явное (желание? нрзб. —Л.С.) не считаться с распоряжением Главы учреждения»[79].
Одновременно в газетах разворачивается кампания против этнологической станции КНО, против существующей структуры Музея местного края КНО. Проводится серия чисток, научное общество обследует несколько комиссий. Предпринимается попытка исключить В.И. Смирнова и Ф.А. Рязановского из членов КНО, которую удалось сорвать, создав на собрании численный перевес их сторонников[80].
В этой ситуации заведующим отделом народного образования Костромского округа назначается Н.С. Бельцов – выпускник Московского университета, член ВКП(б), бывший политработник. «Я поставил целью освежить КНО и музей»[81], – напишет он в показаниях ОГПУ.
Основные претензии Бельцова также носили прежде всего политический характер: социальный состав сотрудников КНО и связанного с обществом музея («дети помещиков, попов и т.д.»), оторванность работы «от жизни», структура музейной экспозиции, игнорирующая достижения современности: «Существовал целый церковный отдел, Костромская губерния была налицо, а Костромской округ отсутствовал […]. Мы наметили к увольнению В.И. Смирнова, Пауля и Рязановского»[82], – пишет Бельцов, называя ядро сотрудников Музея местного края, членов КНО. И.П. Пауль и Ф.А. Рязановский были уволены из музея «по сокращению штатов».
Сложнее оказалось избавиться от Смирнова, который оставался сотрудником музея, заведующим этнологической станции и председателем общества. Как этого удалось добиться, рассказал в своих показаниях ОГПУ председатель Горплана Е.А. Гитин: «По настоянию комфракции КНО нам удалось его снять с должности председателя КНО, а затем особым финансовым манером (т.е. не дали денег по смете на содержание 3-х работников этнологической станции КНО) уволить с должности заведующего станцией»[83]. Предлогом для увольнения из Музея местного края стало совместительство с заведованием этнологической станцией.
Смирнов был вынужден оставить Кострому. Он служил в Ивановском краеведческом музее, пытался освоиться с новыми требованиями, найти компромиссный вариант. В показаниях он записал: «Мною и по моему плану организована выставка «Старое и новое Иваново», имеющая, по моему мнению, исключительное агитационное и научное значение. Мною разработан и принят Советом план выставки «На путях к коллективизации»»[84]. Тем не менее, он был арестован.
«Сижу 101 день в тюрьме» – писал Смирнов жене Л.С. Китицыной 25 декабря 1930 г.[85]. Значит, первый день заключения приходится на 16 сентября. Однако датировка первого документа может не совпадать с датой первого ареста: архивное следственное д. 4323-С, которое можно назвать делом костромских краеведов, было заведено 15 ноября 1930 г., т.е. через два месяца после ареста В.И. Смирнова[86].
О том, что происходило в эти два месяца, узнаем из того же письма Смирнова жене: «Первоначально мне «шили» меньшевизм. Понадобилось два месяца, чтобы следователь пришел к выводу, что в этом отношении я чист. Он так и сказал: в меньшевизме мы вас уже не обвиняем». Затем после обвинений в связях с «церковно-монархической партией», в музейной краже «на сцену с новой силой выползло все то, что было уже на двух моих чистках и на разных обследованиях. В сотый раз приходится доказывать, что костромское краеведение занималось делом, а не контрреволюцией»[87]. Таким образом, обвинение предшествовало открытию дела, а не наоборот.
После вынужденного отъезда В.И. Смирнова и Л.С. Китицыной, а тем более после ареста и высылки их и других членов КНО, Общество было окончательно ликвидировано. В протоколе №1 заседания президиума Бюро краеведения от 18 ноября 1930 г. было записано: «…обратиться в Адмотдел Горсовета с просьбой считать КНО ликвидированным и вновь зарегистрировать Костромское районное бюро краеведения»[88]. Обращение Правления, опубликованное перед реорганизацией в новом печатном органе, «Известиях КНО», заканчивалось словами: «Позор аполитичным. Пламенный привет ОГПУ – часовому революции»[89].
[1] Смирнов, В.И. П.В. Щулепников – председатель Общества по изучению Костромского края // Отчет о деятельности Костромского научного Общества по изучению местного края за 1913 год. Кострома : тип. М.Ф. Риттер, 1914. С.47. Здесь и далее в цитатах сокращенные слова и словосочетания даются в полном варианте написания.
[2] Отчет о деятельности Костромского научного Общества по изучению местного края за 1912 год. Кострома, 1913. С.4.
[3] Смирнов, В.И. П.В. Щулепников : некролог // Труды Костромского Научного Общества по изучению местного края. Кострома : губернская тип., 1914.
[4] Картотека В.Н. Бочкова // Костромской музей-заповедник. Н/в 14826/ 34.
[5] Там же, н/в 14826/ 255.
[6] Устав Костромского Научного Общества по изучению местного края. Кострома, 1912.
[7] О В.И. Смирнове см. подробно:
[8] Смирнов, В.И. К открытию деятельности «Костромского Научного Общества по изучению местного края» // Наша Костромская жизнь. 1912. 25 апреля.
[9] Там же.
[10] Там же.
[11] Отчет о деятельности Костромского научного Общества по изучению местного края за 1913 год. Кострома : тип. М.Ф. Риттер, 1914. С.20.
[12] Там же, с.4.
[13] Отчет о деятельности Костромского научного Общества по изучению местного края за 1916 год. Кострома : тип. М.Ф. Риттер, 1917. С.9.
[14] ГАКО. Ф. 178. Оп. 2. Д. 20. (микрофильм). Л. 22.
[15] Государственный архив Костромской области (далее – ГАКО). Ф. 178. Оп. 2. Д. 20. 22.
[16] ГАКО. Ф. 178. Оп. 2. Д. 20. (микрофильм). Л. 52.
[17] Отчет Костромского научного общества по изучению местного края за 1922 год. Кострома: тип. Газеты «Красный мир», 1923. С. 26.
[18] Смирнов В.И. Факты и цифры из жизни Костромского Научного об-ва по изучению местного края за 10 лет. 1912-1922 // Отчет о деятельности Костромского научного общества по изучению местного края за 1922 год. Кострома, 1923. С. 26.
[19] Там же. С. 31-32.
[20] Там же. С. 32.
[21] Государственный архив новейшей истории Костромской области (далее – ГАНИКО). Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323. Л.133.
[22] Отчет о деятельности КНОИМК за 1923 год. Кострома, 1923. С. 32.
[23] Отчет о деятельности Костромского Общества Народных Университетов за 1918-1919 гг. Кострома : коммунистическая тип., 1919. С.3.
[24] ГАКО. Ф. Р-550. Оп. 1.Д.121. Л.55-56.
[25] ГАКО. Ф. р-838. Оп.1.Д.22.Л.56, 58-60.
[26] Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1922 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома : тип. Газеты «Красный мир», 1923. С. 4.
[27] Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1923 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома : изд. КНОИМК, 1925. С.16.
[28] Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1922 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома : тип. Газеты «Красный мир», 1923.С.13.
[29] Там же.
[30] Смирнов В. , Умнов Н. Материалы по библиографии Костромского края. – Вып.1. – Кострома, 1919. 52 с. (Труды/КНОИМК. – Вып.XIV); Смирнов В., Умнов Н. Материалы по библиографии Костромского края. – Вып.2. – Кострома, 1925. 47 с. (Труды/КНОИМК. – Вып.XXXV).
[31] Отдел письменных источников Государственного исторического музея, Москва (далее — ОПИ ГИМ). Ф. 54. Д. 742. Д. 45-46 об.
[32] Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1924 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома : изд. КНОИМК, 1925.С.19.
[33] Там же, с.19-20.
[34] Там же, с.19-20.
[35] Там же.
[36] ГАКО. Ф. Р-550. Оп. 1.Д. 92. Л. 1.
[37] Там же. Л.1.
[38] См.: ОПИ ГИМ. Ф. 54. Д. 742.
[39] Отчет КНОИМК за 1922 год. -Кострома, 1923. -С.28.
[40] ГАКО. Ф.р-548. Оп. 1. Д. 6. 34-35, 93. ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо Вейденбаума М.А. -В.И. Смирнову. 1915. 30 декабря.
[41] ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо Вейденбаума М.А. -В.И. Смирнову 1916. 31 января.
[42] Там же.
[43] ГАКО. Ф .р-548. Оп. 1. Д. 6. Л. 36 об.
[44] ГАКО. Ф. Р-548. Оп. 1. Д.10. Л.43.
[45] Там же.
[46] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323. — С. Л.113.
[47] Там же. Л. 5; ГАКО. Ф. Р-548. Оп. 1.Д.6. С.24. 37-38; Д.10.Л.42.
[48] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323. Л.72. об.
[49] Там же.
[50] ГАКО. Ф. Р-548. Оп. 1. Д. 6. Л. 95.
[51] Там же. Л. 63-63 об.
[52] ГАКО. Ф. Р-548. Оп. 1.Д. 10. Л. 42.
[53] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2.Д.4323. Л.147.
[54] Там же. Л. 147. Об.
[55] Там же. Л. 148.
[56] Там же. Л. 65. Об.
[57] ГАКО. Ф. Р-548. Оп. 1.Д. 6.Л. 38.
[58] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323 -С. Л.65. Об.
[59] Там же. Л. 107. Об.
[60] Отчет КНОИМК за 1923 год. -Кострома, 1924. -С. 6. и др.
[61] Отчет КНОИМК за 1925 год -Кострома, 1926. -С. 25-27.
[62] См. : Труды Костромского Научного общества по изучению местного края : библиографический указатель / КОУНБ им. Н.К. Крупской. – Кострома: КОУНБ, 2002. 36 с.
[63]Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1921 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома, 1922; Отчет о деятельности Костромского Научного общества по изучению местного края за 1928 год / Костромское Научное Об-во по изучению местного края. – Кострома : изд. КНОИМК, 1929.
[64]ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо В.И. Смирнова Н.П. Анциферову 5 февр. 1927 г.
[65]ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо Л.Н. Казаринова В.И. Смирнову 14 февр. 1927 г.
[66]ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо К.В. Палилова В.И. Смирнову 13 мая 1927 г.
[67] Филимонов С.Б. Эпистолярный архив В.И. Смирнова //Археографический ежегодник за 1974 год. М., 1975. С. 321.
[68]ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо П.А. Царева 21 янв. 1928 г.
[69] Известия Центрального бюро краеведения. 1927. № 5; ОПИ ГИМ. Ф. 547. Письмо В.И. Смирнова Д.О. Святскому 26 окт. 1926 г.
[70] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323.
[71] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 128 об.-129.
[72] ОПИ ГИМ. Ф. 54. Д. 742. Л. 27.
[73] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 60, 63 об,
[74] ГАКО. Ф. р-548. Оп. 1. Д. 10. Л. 41. 54.
[75] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 44.
[76] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 201.
[77] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 13.
[78] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 8.
[79] ГАКО. Ф. р-548. Оп. 1. Д. 24. Л. 8.
[80] Л.И. Сизинцева. Материалы о разгроме костромского краеведения в 1930—1931 гг. // Археографический ежегодник за 1991 год. М., 1994. Л.128.
[81] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 197 об.
[82] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 197, 198.
[83] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 54 об.
[84] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 132 об.
[85] ОПИ ГИМ. Ф.547. Ед.хр.3.
[86] ГАНИКО. Ф. 3656. Оп. 2. Д. 4323-С. Л. 1.
[87] Там же.
[88] ГАКО. Ф.р-838. Оп.1.Д.130. Л. 8.
[89] Известия КНО. 1930. №2-3. С.4.