ФИЛОКАРТИЯ КАК ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА (А. АНОХИН)
В последнее время в общественных науках – в первую очередь в социологии, а затем в истории и культурологии – оживился интерес к механизмам функционирования исторической памяти. Этому посвящены как отечественные исследования[1], так и переводные[2], в том числе переиздание книги французского социолога М. Халбвакса «Социальные рамки памяти», вышедшей еще в 1925 г.[3] Особого рассмотрения удостоились «места памяти», её опорные точки, выступающие в качестве «канвы», по которой «вышивается» общественная и индивидуальная память. Манипуляция этими объектами позволяет формировать тот или иной образ прошлого, а, следовательно, и настоящего, создавать столь популярные сегодня современные «мифы» о прошлом с целью воздействия на ментальность современников.
Власть предержащие пользовались этим издавна. В этом смысле декрет Совета народных комиссаров «О памятниках республики», подписанный В.И. Лениным 12 апреля 1918 года, может рассматриваться именно в этом русле. Он предусматривал «снятие с площадей и улиц памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг» и настоятельно рекомендовал «подготовить замену надписей, эмблем, названий улиц новыми…». Логичным с этой точки зрения было и уничтожение богослужебных построек всех конфессий: нет здания – нет и объекта поклонения…
План монументальной пропаганды был призван убедить «нового», советского человека в том, что прошлое, непременно «проклятое», – есть тот самый «прах», который необходимо «отряхнуть… с наших ног». Настоящее, безусловно, еще несовершенно, зато будущее – непременно будет светлым. Краеведение, приобретшее массовый характер в 1920-х гг., в пору своего «золотого десятилетия», явно мешало «отрясанию праха». Не случайно, начиная с 1929 г., в каких-то регионах раньше, в каких-то позже, краеведов отправляли в «места не столь отдаленные».
Сегодня легко объяснить, почему именно краеведение стало полем нашей битвы за прошлое. Во-первых, оно, в отличие от «большой науки», касается информации, непосредственно связанной с человеком, «повседневной истории», что в ту пору классового подхода, когда достойными исследования признавались только «ветры яростных атак», отнюдь не приветствовалось. Ведь человек, с точки зрения официальной историографии, был лишь винтиком в той череде грандиозных формационных сдвигов, и все, что с ним происходило, казалось незначительным. Во-вторых, на уровне микроистории пропадает резко контрастное деление на черное/белое, (вернее, красное/белое), становятся видны не только различные краски спектра, но и полутона. Да и вообще – в этом уровне уже видны конкретные люди, с их заботами, радостями и горестями. С их судьбами, наконец, ломавшими все официальные упрощенные схемы.
А исторические схемы стали появляться практически сразу после 1917 года. Один за другим закрывались исторические журналы. В июне 1918 года был утвержден декрет о создании Социалистической академии общественных наук, призванной создавать новую историческую науку. В 1925 году М.Н. Покровский, один из первых советских «схемотворцев», создает Общество историков-марксистов[4]. В школах отменяется преподавание истории. Казалось, постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах»[5] изменит ситуацию, однако на деле это стало инструментом формирования в сознании новых поколений нужного власти образа прошлого. Если учесть, что на фоне репрессий в большинстве семей предпочиталось умалчивать об известных старшим реалиях прошлого, то можно оценить действенность исторической пропаганды.
К 1970-м годам, о которых пойдёт речь, создание «нового человека» было, в основном, завершено, и молодые люди 1970-х уже этому типу соответствовали.
Один из них, двадцатилетний костромич Андрей Анохин, техник проектно-сметного бюро, человек общительный, встретил на улице пожилого человека. Через двадцать лет он вспоминал об этом так: «Все произошло стремительно: уличное знакомство, короткая беседа и я оказался в его квартире»[6]. Новый знакомый, Леонид Иванович Андреев, после чая достал альбом со старыми открытками. Молодой человек благоговейно вынимал потертые кусочки картона и рассматривал виды города, в котором они оба сейчас находились: «Одному разобраться в увиденном мне было не под силу, а Леонид Иванович с объяснениями не спешил. Наконец, он заговорил: «Узнается?». – «Почти нет» – ответил я. – «Тогда позволим для Вас комментарию» – сказал он и лихо подкрутил усы. «Комментария» его обернулась двухчасовой лекцией о жизни старой Костромы. […]
«В речи его то и дело проскакивали рифмованные «штучки» (он сочинял их на ходу. […] Вручает, скажем, мне открытку с видами соборов – следует пояснение: «А вот держи соборы – их слизали воры». Или, если на открытке была изображена церковь, ныне отсутствующая, декламировал: «Пришел хам – сделал срам». Тексты его не были постоянными. Они варьировались, изменялась их форма, но правдивый смысл оставался всегда».
Так открытки, которые помогали старику вспоминать о том, чему он был «самовидцем», стали поводом для передачи информации и, одновременно, приобщения к иным оценкам прошлого и настоящего. Старожил благословил юношу: «Собирай дальше. Доброе сделаешь», и постепенно все открытки перекочевали к новому владельцу. Он же подсказал и пути собирательской практики – называл адреса (или рисовал схему расположения дома), где жили известные ему люди, у которых могли сохраниться открытки. Те, в свою очередь, рассказывали о костромских местах, виды которых были изображены, о людях и событиях, с ними связанных.
Казалось бы, обычная практика коллекционера, не зависящая от объекта собирательства: «Появились двойные экземпляры – сложился обменный фонд. Обменивая открытки из этого фонда, я получал недостающие в коллекции экземпляры». Связи продлялись за пределы города: «Коллекционеры-корреспонденты из многих городов России приложили немало труда для отыскания открыток с костромской тематикой и присылкой их в мой адрес».
Новые открытки ставили новые вопросы, и изучение истории открытки сочеталось с краеведческими исследованиями, не регламентированными никакими официальными установками и запретами. «С началом собирательной деятельности, параллельно шел и другой процесс – накопление знаний, поначалу, конечно, в связи с открыткой. Я втянулся в краеведческие занятия. Рассказы, положенные в основу моим открыточным наставником, стали первой ступенью на краеведческой лестнице. Постепенно собирался материал по истории создания открыток, об их авторах: художниках и фотографах, издателях, типографах. Начался процесс изучения Костромского края через старые открытые письма». Личные контакты с костромскими краеведами В.Н. Бочковым, А.А. Григоровым, Н.И. Лапиным, по признанию А. Анохина, изменили направление деятельности: «их труды, советы и наставления поставили коллекционирование на исследовательский путь. Так я выбрался из чистого собирательства, а это удается далеко не всем».
Еще через 10 лет, в начале 1980-х, искусствовед В.Я. Игнатьев подсказал следующий уровень исследования, новую тему – «История фотографического дела в Костромской губернии».
Ответы на вопросы, которые вызывали открытки, а потом и фотографии, были очевидны, и они не совпадали с официальной точкой зрения. «Как же теперь выглядел наш город на этих открытках? Облик города, конечно, резко изменился. […] Снят памятник “Царю М. Романову и крестьянину Ивану Сусанину”, на средства костромичей установлен памятник В.И. Ленину (1927 г.), для которого использован старый постамент 1913 года, и здесь же снесены соборы и устроен парк культуры и отдыха трудящихся. На месте бывшего “плаца”, между Красными и Мучными рядами работает стадион КИМ».[7] Эти строки сегодня кажутся такими обычными, и молодым людям сегодня трудно представить себе, что в брежневские времена они могли стать поводом для разговора с представителями «компетентных органов» с последующими неприятностями по службе.
В 1970-1980-е годы филокартия оказалась формой противостояния официозу, способом сохранения внутренней независимости. Андрей Александрович работал инженером в различных организациях и учреждениях Костромы, и направления своих поисков определял самостоятельно. Старая Кострома рассматривалась как Атлантида, к которой надо было прорваться сквозь толщу времен и событий. Именно в это время образ прошлого, во многом под влиянием общения со старожилами, приобретает пассеистический оттенок. М. Хальбвакс писал об этом: «…реконструируемая нами картина прошлого в одном отношении даёт нам образ прошлого, более согласный с реальностью. В другом же отношении, поскольку этот образ был призван воссоздать наше былое восприятие, он оказывался неточен: он одновременно и неполон, поскольку в нём стёрты или сглажены неприятные черты, и дополнен задним числом, поскольку к ним прибавились новые черты, не замечавшиеся нами прежде»[8]. Получалось, что реконструктивный способ осмысления прошлого, будучи полемическим ответом на официальную точку зрения, одновременно, роднился с ней эмоциональной контрастностью оценок.
Пришла пора гласности и перестройки, которые позволили сделать собранные изображения достоянием публики, настроения которой были созвучны установкам коллекционера. В 1986 году в церкви Спаса в рядах, предоставленной Костромскому музею-заповеднику, открылась выставка «Кострома в старых фотографиях». А.А. Анохин не только консультировал рабочую группу сотрудников (её возглавлял В.Г. Ковшиков), но и предоставил несколько редких фотографий из своей коллекции.
В это же время готовился VI съезд Общества охраны памятников, который должен был пройти в Костроме. К этому был приурочен выпуск «костромского» номера альманаха «Памятники Отечества». В 1989 году редактор выпуска Т.А. Князева начала искать авторов, собирать материалы. Она не могла пройти мимо уникального собрания открыток и фотографий А.А. Анохина, ими иллюстрированы многие статьи альманаха, в том числе – и его собственная под заглавием «Из собрания старого фотографа»[9].
В сентябре 1990 года был сдан в печать альбом «Губернский город глазами костромских фотографов». В основе его лежали фотографии из коллекции А.А. Анохина. Он же писал и тексты, однако из робости перед первым писательским опытом взял в соавторы журналиста В. Шпанченко, который «причесал» оригинальные по стилю тексты коллекционера. Среди прочих комментариев к снимкам были впервые помещены отрывки из воспоминаний старого костромича Л.А. Колгушкина, придавшие изданию неповторимый колорит.
На последней странице текст завершался словами: «Итак, вы открыли последнюю страницу альбома. Как одно мгновение промелькнуло перед вами неповторимое, навсегда ушедшее время – время губернского города. Мы будем рады, если в минуты отдыха вам вновь захочется вернуться в прошлое, побродить по мощеным улочкам и площадям, побывать на ярмарке и на волжском берегу у пристаней, постоять у храмов, которые уже навсегда исчезли, а иные утратили свой прежний облик, – альбом со старыми фотографиями всегда будет к вашим услугам»[10].
На рубеже десятилетий один за другим стали выходить костромские журналы – «Костромская земля», «Костромская старина» и «Губернский дом». В двух последних самое активное участие принимал А.А. Анохин. Он предоставлял фотографии из своей коллекции и публиковал статьи. Постепенно вырабатывался у него свой особый язык с использованием архаических оборотов, несколько стилизованный под «дореволюционное» время. Темами становилась обыденная жизнь костромичей – жизнь города от Пасхи до Пасхи, с утра до позднего вечера, торговля, производство и потребление спиртных напитков, участь «зимогоров» и «золотарей». Можно назвать это своеобразными «физиологическими очерками».
Часто поводом для исследования, а затем и для очерка становился снимок: «В 1986 году сотрудники историко-архитектурного музея-заповедника устроили фотографическую выставку – «Старая Кострома в фотографиях». Среди выставленных снимков, одна фотография привлекла внимание всех. Удачный большой размер ее, а главное, редкий житейский сюжет изображения, способствовали успеху. Зрители подолгу задерживались у картинного кадра, меняли ракурс обозрения. В адрес снимка говорились все лучшие слова. Им восхищались. Спрашивали об авторе. Автор был неизвестен.
Летний день. Городской плац занят «девятой ярмаркой» – главным в городе торговым губернским праздником. Против «Памятника царю Михаилу Федоровичу Романову и крестьянину Ивану Сусанину» на мачте развивается символ ярмарки – российский флаг. Полдень. Людское оживление временно спало. В пространстве ярмарочных линий, вдоль лавок, павильонов, полков, украшенных вывесками, заметно некоторое движение. Мужчина, внимание которого целиком отдано малышу, неуверенно нетвердо шагающему. Девушки остановились под вывеской «Хрусталь» – ведут беседу. В лавке «Американского базара», где есть «любые вещи», покупатели присматривают будущую покупку.
В центре ярмарочной картины прямо на зрителя, неспешной прогуливающейся походкой движутся: дамы, ведущие за руки девочку-малышку, рядом с ними идет девочка постарше. Видны отбрасываемые от них короткие тени. Можно уловить и шелест их платьев, и легкие прикосновения подошв их обуви к мощному полотну плаца. Кажется, еще несколько шагов, и вся группа сойдет к вам в выставочный зал, внесет с собой ярмарочную атмосферу губернского города.
Спустя три года, я установил автора снимка и узнал героев фотографии. Фотографом оказался губернский любитель светописи – А.А. Макаревский. […] Лето 1905 года. В центре губернской ярмарки Анастасия Николаевна (жена фотографа), его младшая дочь – Мария, Анна Николаевна (сестра жены) и двоюродная сестра фотографа – Лиля»[11].
Наряду с такими небольшими зарисовками коллекционер подготовил рукопись, посвященную истории костромской фотографии – «Провинциальная светопись». Там не просто сообщается информация биографического характера, но дается анализ индивидуального почерка каждого из фотографов, художественные особенности приемов, излюбленные сюжеты.
Рукопись также имела заключительное обращение:
«Любезный читатель!
Вы перелистали страницы альбома, увидели картины и людей, составлявших еще недавно крохотную часть России – Костромской губернский дом. Жизнь этого дома находилась под пристальным вниманием его светописцев, которые делали слепки с губернской действительности – останавливали время.
Мы надеемся, что предложенный вашему вниманию труд сможет хотя бы отчасти удовлетворить интерес и прибавить скромные знания о провинциальной жизни России»[12].
Рукопись не была опубликована. Сейчас Костромской музей-заповедник готовит к изданию труды А.А. Анохина (1951-2007), который предполагается назвать «Портрет города эпохи последнего императора». Туда же будут включены и его труды по истории костромской фотографии.
В свой очерк об одном из «светописцев» А.А. Анохин включил такую его характеристику: «Серьёзный подход ко всякому делу – служебному, общественному иль личному – был свойственен Макаревскому всегда. Природный художественный вкус, знание и понимание прекрасного во всех его проявлениях – багаж, вынесенный из родного дома – предполагал только творческое приложение сил к участию в какой угодно деятельности. В его фотографиях это отношение звучит красноречиво. Да, любитель фотографии Макаревский – добрый, элегантный, симпатичный интеллигент-земец – исполнял только хорошие снимки, под стать самому автору»[13]. Думается, эти слова можно отнести и к самому Андрею Александровичу Анохину.
[1] 60-летие окончания Второй мировой и Великой Отечественной : победители и побеждённые в контексте политики, мифологии и памяти. М., 2005; Отечественные записки. 2004. № 5 и др.
[2] Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004 и др.
[3] Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М., 2007. См. также: Рикёр П. Память. История. Забвение. М., 2004; и др.
[4] См. подробнее: Советская историография. М., 1996.
[5] Как вернули Соловьёва и Ключевского : Переворот в исторической науке, устроенный товарищем Сталиным // Родина. 2008. № 6. С. 25-28.
[6] Анохин А. Из собрания старого фотографа // Памятники Отечества. 1991. №1 (23). С. 67.
[7]Анохин А. Свидетели прошлого (филокартия и Кострома) : рукопись в архиве И.Х. Тлиф.
[8] Хальбвакс М. Указ. соч. С. 150.
[9] Анохин А. Из собрания старого фотографа. С. 67-77.
[10] Губернский город глазами костромских фотографов / авт. текста: А.А. Анохин, В.А. Шпанченко ; фот. В.Ф. Петров, А.Н. Хурсяк. [Кострома, 1991]. С. 95.
[11] Анохин А. Из собрания старого фотографа… С. 73-77.
[12] Анохин А. Провинциальная светопись : рукопись в архиве Л.И. Сизинцевой.
[13] Там же.