The directed road To the 125-th anniversary of  the Kostroma province  scientific archives committee Abstract

The research of regional history started in Kostroma at the beginning of the 18- the century, but it was hindered by the absence of libraries, archives and museum funds.

Up to the year of 1885 there were no depositaries of antiquities in Kostroma province, so documents and any objects of importance were sent over to the capitals.

Since 1885, when the Kostroma province scientific committee was founded, its members initiated the creation of local depositories for historic  artifacts.

The development of land studies based on such sources provided an upsurge of local civic identity during the periods of cultural crises in the 1920-s and 1990-s.

Key words

Archeology, Regional history, local civic identity

Аннотация

Исследования местной истории в Костроме начались в XVIII в., но они осложнялись отсутствием библиотек, архивов, музейных собраний.

До 1885 г. в губернии не было хранилищ древностей, поэтому наиболее ценные документы и предметы изымались из обихода и отправлялись в столицы.

С организацией в 1885 г. Костромской ученой архивной комиссии усилиями местных исследователей началось создание хранилищ для исторических источников, как вещественных, так и документальных.

Краеведческие штудии, основанные в том числе и на этих источниках, обеспечили подъем регионального самосознания в годы кризисов идентичности  1920-х и 1990-х гг.

Ключевые слова

 

Археология, краеведение, самоидентификация

УДК 930/947

ПРЯМАЯ СТЕЗЯ

К 115-ЛЕТИЮ СО ВРЕМЕНИ СОЗДАНИЯ  КОСТРОМСКОЙ ГУБЕРНСКОЙ УЧЕНОЙ АРХИВНОЙ КОМИССИИ

Приступая к работе над первой научной историей Костромы в семидесятых годах XVIII в., Н.С. Сумароков начал с поиска «разных манускриптов» [46, л.4].  Однако, за неимением столь привычных сегодня публичных библиотек, архивов и музеев, ему пришлось самому создавать эти хранилища исторических источников. Первопроходцем быть трудно: «подобно, как войдешь в дебрь непроходимую  и в заросшие пути тернием, с немалыми трудами прямую стезю доискиваться должно, что со мною и воспоследовало», — позже вспоминал он [46, л.4 об.].

В течение ста лет, прошедших с той далекой поры, трудами академических, университетских ученых, а также любителей-энтузиастов постепенно создавалась археология, наука о древностях [47].  Первоначально собрания сосредотачивались при столичных академических учреждениях и университетах. Ученые, объезжая провинцию, вывозили оттуда все, что казалось им наиболее ценным.

В провинции тоже  постепенно создавались публичные библиотеки, хранившие некоторые рукописи и книги, в числе которых находились и труды исследователей местной истории. Существовали ведомственные и частные собрания книг, документов, предметов искусства и старины, однако их сохранность обеспечивалась лишь сугубо прагматическими задачами и доброй волей владельцев.

Как только во владение частным хранилищем вступали люди непосвящённые, бесценное наследие было обречено. В случае же с ведомственными собраниями древностям угрожала извечная проблема нехватки места для хранения, что тоже приводило к тому, что многие старые документы не казались более актуальными и попросту выбрасывались.

Именно забота о консолидации провинциальных и столичных специалистов привела к созыву  Археологических съездов (первый из них прошел в Москве в марте 1869 года). Затем их принимали не только столичный Петербург, но и Киев, Казань, Тифлис, Одесса, Ярославль и т.д. При этом всякий раз на заседаниях отдавалось предпочтение докладам, посвященным истории принимающей губернии.

Всероссийские встречи выявили недостаток квалифицированных кадров в провинции, и осенью 1877 г. провинциальные ведомости сообщили о создании в Петербурге Археологического института, который совмещал подготовку исследователей и занятия собственно исследованиями в области наук о древностях [38, с.267-268].

К весне 1884 г. завершилась работа над  положением Комитета министров «О губернских исторических архивах и губернских архивных комиссиях», которое было принято 15 апреля 1884 года [41].

Основной задачей учредители и члены комиссии считали приведение «в известность и сохранность» письменных источников, назначенных к уничтожению, предполагая «с их помощью начертать те данные, которые до сих пор оставались в неизвестности или дошли до нас как дорогие, но смутные предания» [29, с.11].

Очень скоро было осознано, что специализация — это удел столиц. Там можно позволить себе заниматься только археографией, или только древностями, только книгами. Поэтому, вероятно, именно в столице и родилась идея архивных комиссий.

Люди, знакомые с условиями культурной жизни провинции не понаслышке, понимали, что «древности, встречающиеся в провинциальной глуши, очень разнообразны по своему характеру, а между тем, — по словам костромского уроженца, профессора Н.В. Покровского, —  представителей разнообразных отраслей Археологии здесь нет, оберегать древности от разрушения и расхищения некому» [43, с.610]. Поэтому членам ученых архивных комиссий неизбежно приходилось решать задачи универсальные, сохранять все свидетельства прошлого. Каждый должен был стать тем лицом, «которое бы, помимо архива, оберегало их, по крайней мере, до тех пор, пока не будет обращено на них внимание специалистов, гарантирующее их дальнейшую сохранность» [43, с.610.].

Первое заседание Костромской губернской ученой архивной комиссии (далее — КГУАК) прошло в доме губернатора 6 июля 1885 г.  [32, с.186]. Сам начальник губернии, В.В. Калачов, принявший на себя должность непременного попечителя комиссии, открыл заседание, сообщив официальные документы. Затем выступил его брат, Н.В. Калачов, архивист и археограф, который был организатором Петербургского археологического института и инициатором создания провинциальный архивных комиссий. Он говорил о влиянии сохранения древностей, изучения местной  истории на рост самосознания жителей региона, что должно повлиять на дальнейшее его развитие [40, с.119-125].

Комиссию возглавил товарищ председателя Окружного суда Д.Н. Трандафилов, а правителем дел стал В.Г. Пирогов. Однако на последнем лежали обязанности по организации работы Костромского губернского статистического комитета и изданию его трудов, а Д.Н. Трандафилов скоро покинул пределы Костромской губернии, в результате до 1891 г. ученое сообщество оставалось без непосредственного руководства.

Первый годичный отчет свидетельствовал об энергичных действиях отдельных членов комиссии [39]. Несмотря на то, что труды некоторых были высоко оценены директором Археологического института И.А.Андреевским, отсутствие организации сказывалось, прежде всего, на согласованности действий, за отсутствием помещения негде было хранить дела разобранных архивов, не говоря уже о музейных предметах.

Первое помещение, безвозмездно переданное костромским дворянством на Павловской улице, было получено благодаря ходатайству нового председателя КГУАК, Н.Н. Селифонтова, который был избран председателем КГУАК на заседании 14 марта 1891 года [47,48].

Николай Николаевич Селифонтов (1835-1900) происходил из старинного дворянского рода, владевшего поместьем в с. Семеновском Нерехтского у. Костромской губ. Закончив училище правоведения, он сделал блестящую государственную карьеру, которую он закончил сенатором, товарищем министра путей сообщения. Он стал заниматься историческими изысканиями, разбирая свой родовой архив в Семеновском, куда он приезжал ежегодно на летние вакации.

Начиная с 1870-х гг. Н.Н. Селифонтов стал публиковать небольшие биографические очерки, написанные на основании найденных им документов и бумаг. После издания собственной родословной, он на свои деньги предпринял публикацию многочисленных семейных архивов, поступавших в архив КГУАК. Интерес к истории собственной семьи постепенно перерос в интерес к генеалогии, археографии, краеведению [31, с.17-18].

Эти два момента — интерес к историческим изысканиям (не только и не столько теоретический, сколько практический) и организаторский дар — позволили ему в качестве председателя КГУАК привести в движение все направления ее работы. Прекрасный организатор, даже проводя большую часть времени в Петербурге, он своим авторитетом поддерживал комиссию, постоянно держал под контролем всю жизнь и деятельность ее благодаря переписке с правителями дел — сначала В.Г. Пироговым, а затем с И.В. Миловидовым и Н.М. Бекаревичем, занимавшими эту должность [6].

Он выступил и как инициатор создания при комиссии Романовского отдела, который должен был исследовать специально связи царской семьи с Костромским краем, для чего было получено высочайшее покровительство, обеспечившее допуск во многие закрытые государственные архивы. Наряду со сбором документов это положило начало и музейному собирательству в соответствии с темой, что привело (уже после смерти Н.Н. Селифонтова в 1900 г.) к созданию Романовского музея.

Непосредственные труды по созданию архива и музея в помещении дворянского собрания, полученного в 1891 г., принял на себя непременный член комиссии, И.В.Миловидов [34].

Иван Васильевич Миловидов (1851-1898) был уроженцем Владимира, и не исключено, что именно богатый «культурный слой» этого города стал причиной тому, что он кандидатом закончил историко-филологический факультет Петербургского университета, получив золотую медаль за диссертацию «Письма Петра Великого». С 1883 г. он стал преподавателем истории и географии Костромского реального училища.

Еще до создания КГУАК И.В. Миловидов начал работу над составлением очерка истории города Костромы, который первоначально был опубликован в губернских ведомостях, а затем в 1886 г. вышел отдельным изданием [35]. Это исследование позволило ему ощутить недостаток исторических источников всех видов, как письменных и устных, так и вещественных. Именно поэтому уже на первом заседании КГУАК он поставил следующие задачи: 1) разбор архивов; 2) исследование исторических памятников, находившихся в частных руках и 3) исследование городищ и курганов.

По инициативе И.В. Миловидова членами КГУАК в 1890-х гг. стали проводиться ежегодные археологические раскопки, собранные предметы отправлялись в Петербургскую Археологическую комиссию для регистрации и обработки, но, в отличие от времени, предшествовавшего появлению в Костроме музея, теперь возвращались назад и хранились в музее комиссии.

Уже первые публикации И.В. Миловидова продемонстрировали владение приемами научной критики источников, их анализа и интерпретации. Он стал тем самым многопрофильным археологом, о котором говорил некогда Н.В. Покровский. Он обследовал архивное хранилище Ипатьевского монастыря и опубликовал его обзор [36].

При нем музей комиссии стал лабораторией, предназначенной, прежде всего, для специалистов: об этом свидетельствует хотя бы то, что первой мебелью, которая была заказана для музея на деньги И.Н.Чалеева, стали закрытые шкафы, остекленные витрины появились гораздо позже. Для публики музей был открыт лишь в 1896 году, в виде опыта, еще до объявления его публичным.

Решение открыть музей для широкого круга посетителей неизбежно поставило проблему расширения помещения: две небольшие комнаты были тесны не только для публики, но и для самих музейных предметов. Поэтому уже для публичной лекции И.В.Миловидова, объяснявшего «мифологическое значение некоторых вещественных памятников, добытых при раскопках курганов» [12, л.л. 71^а об. -72], было выбрано большое помещение — зал Дворянского собрания. Лекция состоялась 11 декабря 1896 г. и сопровождалась выставкой, которая должна была иллюстрировать сказанное.

Результаты археологических раскопок были показаны в том виде, в каком они посылались в Археологическую комиссию — собранными в таблицы, т.е. прикрепленными к картону, на котором было написано место находки [12, л. 64. об.]. Однако выход на широкую аудиторию потребовал использования новых средств, введения вспомогательных материалов: «были представлены модели древних могильников и курганов в схематическом разрезе, с изображенными в них костяками, с находимыми при них вещами и украшениями и карты всех мест раскопок, произведенных в течение пятилетнего периода»[12, л.65].

Это была попытка поднять публику до высот науки, объяснить значение того дела, которым были заняты И. В. Миловидов и его коллеги по археологическим раскопкам —  И.Д. Преображенский и Н.М. Бекаревич. К последнему после смерти И.В. Миловидова в 1898 г. перешла инициатива по формированию коллекций музея, поддержанию в порядке его экспозиции [6, л. 3-35].

Ветеринар по профессии, Николай Михайлович Бекаревич еще в 1880-х годах, будучи членом-сотрудником Общества естествоиспытателей при Казанском университете, исследовал флору Костромской губернии и принимал участие в археологических раскопках вместе с С.Дмитриевым. Членом КГУАК он был избран 14 марта 1891 г. [12, л. 73 об.].

Эта раздвоенность интересов между естественными науками и историей сказывалась и на его музейных занятиях: он некоторое время заведовал музеем костромского губернского земства, носившим естественно-научный характер, а в 1898 г. стал непременным членом КГУАК, в обязанности которого входило наблюдение за музеем комиссии. В 1906 г. он умер, и заседание КГУАК 5 марта этого года было посвящено его памяти [6, л. 40].

Несмотря на публикации трудов Н.М. Бекаревича, посвященных как археологической карте Костромской губернии, так и истории местной ветеринарии, несмотря на участие в раскопках, его личность не оказала видимого влияния на развитие деятельности КГУАК. Почти сразу после смерти И.В. Миловидова инициатива по комплектованию архивных и музейных собраний перешла к И.Д. Преображенскому, который в 1891-1904 гг. занимал скромное место члена-делопроизводителя КГУАК.

Иона Дмитриевич Преображенский (1857-1915) был сыном сторожа костромского кафедрального Успенского собора [2, л. 46. об.].

Происхождение объясняет многое в его судьбе: служба его отца оплачивалась плохо, и в то же время не позволяла поступить в костромскую семинарию или хотя бы училище, — такая возможность была бы, если бы отец был хотя бы псаломщиком, низшим представителем церковного клира. Поэтому образования будущий археограф получить не смог.

Но зато с детства он мог постоянно бывать в соборе, который хранил не только предметы церковной археологии, но и знамена костромских ополчений — память о былой славе костромичей. В куполе теплого храма Богоявления находилась одна их старейших в городе библиотек, начало которой было положено еще в 1791 году, и кроме книг в ней хранились и древние рукописи, первопечатные книги России и Европы. Вероятно, эта погруженность в «опредмеченную» историю и сыграла решающую роль в его судьбе, — до самой смерти И.Д. Преображенский занимался сбором древностей и предметов этнографии для костромских музеев.

В письме к Н.Н. Селифонтову И.Д. Преображенский называет себя мельчайшим «из атомов Костромского мира» [6, л. 9]. Это был совершенно иной, нежели И.В. Миловидов, тип собирателя. Умея распознать истинную древность, прочитать скоропись, Иона Дмитриевич не столько осмыслял предметы, сколько переживал их. В.А. Апушкин в некрологе объяснил это так: «Если будущее для нас закрыто, тем интереснее прошлое. И потому он так любил все, что было следом жизни»[26, с. 7]. Едва сводя концы с концами, живя с большой семьей на мизерное жалование делопроизводителя, настоящей жизнью он жил в музее комиссии, который он пополнял, как будто это было его собственное детище.

Можно сказать, что И.Д. Преображенский был акакием акакиевичем костромской археологии. Если у И.В. Миловидова собирательская работа была подчинена цели научных исследований, то у И.Д. Преображенского она превращалась в самоценную деятельность, ставшую смыслом его жизни. «Определять художественную и научную ценность этих следов, делать из них выводы, строить теории он предоставлял другим, — писал В.А. Апушкин, — он знал свои силы и не брался за это. “Мое дело найти старинную вещь и спасти ее, а уж там пусть профессора изучают ее, —  говорил он мне, — мое дело маленькое”… Нет, он делал большое, крупное дело, без которого профессорам было бы нечего делать» [26, с.7].

И.Д. Преображенский получал маленькое жалование, оставаясь на службе ради того, чтобы заниматься любимым делом. Но, как он писал Н.Н. Селифонтову еще в письме от 1 декабря 1897 года, «это-то вознаграждение нередко мне и ставится на вид, потому-де ты обязан все и вся» [6, л. 26 об.]. В 1904 г. интриги среди членов КГУАК привели к тому, что он подал прошение об увольнении [7, л. 17-17 об.]. Позже, когда было создано Церковно-историческое общество, он поступил туда делопроизводителем, вернувшись к любимому делу. Как показало время, для таких людей наиболее болезненным оказывается отчуждение от самой деятельности.

Любопытно, что, выдерживая логику гоголевской «Шинели», перед смертью Иона Дмитриевич был еще раз обижен. Несмотря на многие труды по подготовке к празднованию 300-летия Дома Романовых, он не получил никакой награды, что было замечено современниками и даже попало на страницы газет[30].

Колоритная фигура И.Д. Преображенского заинтересовала А.М. Ремизова, который в своём рассказе «Жизнь несмертельная» использовал черты его характера и судьбы в создании образа главного героя, смешав их с болезненными чертами другой, не менее парадоксальной и яркой фигуры костромской провинциальной жизни,- Н.Н. Виноградова [44]. О том, откуда А.М. Ремизов мог почерпнуть информацию об этих людях, гадать не приходится: не раз писатель  бывал в Костроме, гостя у И.А. Рязановского [28; 45].

Между тем именно И.А. Рязановский принял на себя обустройство экспозиции в здании, специально построенном для Романовского музея КГУАК на Павловской улице, рядом с домом дворянского собрания.

Пожалуй, никто другой, как Иван Александрович Рязановский (1869-1927) напрямую выразил «серебряный век» в Костромской археологии. Родившись в 1869 г. в Варнавине, на востоке губернии, он оказался на перекрестье различных культурных традиций: мать его принадлежала к старинной дворянской фамилии Нечаевых, отец вел происхождение из духовного сословия, служил акцизным чиновником.

Заполняя в 1920-е гг. анкету, в графе «образование» И.А.Рязановский писал: «рос среди крестьянского населения и административных и политических ссыльных, преимущественно поляков, которые были моими первыми учителями (…) на меня влияли учителя старообрядцев» [22, л. 10]. Таким образом — пересеклись российская дворянская, европейская польская, «допетровская» старообрядческая традиции. Он закончил Ярославский юридический лицей, служил акцизным и судебным чиновником, но это была лишь видимая, «отчужденная» сторона его жизни.

В анкете, продолжая заполнять графу об образовании, И.А. Рязановский писал: «…прослушал курс московского археологического института и получил звание члена-сотрудника, прослушал курсы СПб. Археологического института и слушал лекции по Архивоведению и Археологии и истории в Университете в Упсале в Швеции»[22].

Казалось бы, это должен быть хранитель-ученый, подобный И.В.Миловидову. Но из всех его опубликованных работ известна лишь небольшая «Историческая справка по вопросу о проведении реформы 19 февраля 1861 года в Костромской губернии» (Кострома, 1911), да издание «Альбом оттисков костромских деревянных резных досок» (Кострома, 1911). Нет никаких обобщающих трудов, подробных исследований.

Вдова И.А. Рязановского, в 1960-х гг. рассказывала В.Н. Бочкову, что на вопрос, почему он не пишет, муж всегда отвечал, что для человека, который слышит музыку небесных сфер, это не имеет смысла [28]. Знаточество было для него проявлением утонченного эстетства, образом жизни, а сам он стал феноменом культурной жизни провинциальной Костромы.

Когда было почти уже построено здание Романовского музея КГУАК, именно И.А. Рязановский стал его первым критиком, отмечая тяжеловесность и эклектичность проекта Н.И. Горлицына. Газеты стали помещать фельетоны об «уродливом» здании, комиссия вынуждена была давать объяснения [5, л. 4].

И.А. Рязановский был избран секретарем КГУАК и, по собственному его признанию, «в один год единолично (выделено И.А. Рязановским — Л.С.) устроил и организовал» Романовский музей КГУАК [22, л.7 об.]. Последнее утверждение было, по меньшей мере, несправедливо. Перед открытием в 1913 г. постоянной экспозиции во вновь отстроенном здании была проведена большая работы, в которой принимали участие многие члены комиссии.

В 1910 г. в Кострому был назначен новый губернатор, П.П. Шиловский. Уже в советское время о нем было написано «единственный в своем роде губернатор-инженер Шиловский» [37]. Дело было не только в том, что он был инженером, изобретателем гироскопических приборов, но и в том, что он был большим либералом, умел организовывать вокруг себя единомышленников, поддерживал пострадавших за политические убеждения.

Любой губернатор был непременным попечителем КГУАК, но не всякий, как в свое время В.В. Калачов, действительно опекал комиссию. П.П. Шиловский вскоре после своего прибытия в Кострому отправил письмо министру финансов с просьбой о субсидии на собирательскую работу «путем поездок членов комиссии по губернии и личного осмотра» [16, л. 23].

Была ли выделена субсидия, установить не удалось, но В.А. Андроников выезжал в Галичский уезд, Н.Н. Виноградов — в Юрьевецкий, Буйский, Кинешемский и Костромской уезды, П.Н. Виноградов — В Кологривский, Чухломской и Солигаличский, И.М. Студитский – вместе с Н.Н. Виноградовым в Буйский, В.Н. Кларк и И.А. Рязановский — в Макарьевский уезды. К этой работе был привлечен даже живший в Петербурге Н.В. Покровский, обследовавший Нерехтский, Буйский, Галичский и, возможно, другие уезды специально с точки зрения церковных древностей [16, л. 27; 7, л. 15; 9, л. 78-86].

И.А. Рязановский действительно принимал в этой работе активное участие как правитель дел КГУАК, но далеко не он один. Кроме него за подготовку к празднованию 300-летия Дома Романовых, в том числе и по линии комиссии, отвечал чиновник особых поручений при губернаторе, принятый на эту должность специально для подготовки юбилейных торжеств, — Н.Н.Виноградов [24, л. 5 об.].

Николай Николаевич Виноградов (1876-1938) — выпускник Костромской духовной семинарии. При поддержке и покровительстве А.А. Шахматова (оценившего выдающиеся исследовательские способности скромного сельского учителя), он стал сотрудником музея имени Александра III в Петербурге, студентом Петербургского университета, секретарем Русского географического общества. Он систематически выезжал в экспедиции для сбора предметов для этнографических коллекций музея, многие привезенные им предметы сегодня публикуются в трудах Петербургского Музея этнографии как уникальные или характерные.

Тем не менее, он был уличен в краже из фондов того самого музея, для которого он собирал вещи [25]. Дело удалось прекратить исключительно благодаря заступничеству А.А. Шахматова [25, л. 3] , но недоучившемуся студенту пришлось вернуться на родину.

Сегодня трудно сказать, какую именно версию своего исключения он предложил П.П. Шиловскому, но, скорее всего, как и в последующих показаниях советского времени, он предстал изгнанным за левые политические пристрастия. Его приняли на службу сразу старшим помощником канцелярии губернатора, хотя чин коллежского регистратора был самым большим, что он смог в то же время получить [3, л. 1].

Открытие Романовского музея КГУАК должно было стать одним из важных моментов празднования юбилея 300-летия Дома Романовых в Костроме, поэтому Н.Н. Виноградов предпринимал экспедиции как по уездам, так и в другие губернии. Он же курировал и строительство экспозиции, поэтому определить точную долю вклада каждого из участников в создание экспозиции сегодня не представляется возможным.

После открытия музея и ухода И.А. Рязановского, последовавшего вскоре, именно Н.Н. Виноградов долгое время отвечал за сохранность экспозиции. При его отъезде в 1916 г. для продолжения образования в Московский университет, все предметы Романовского музея он сдал губернатору, по его собственному признанию, без описей [24, л. 6. об.], хотя такие описи в музее ранее были составлены. Многие из древностей были позже, в 1925г., обнаружены в составе его личной коллекции, что и стало одной из причин обвинения его по 68 статье Уголовного Кодекса Российской Федерации [24, л. 24; 23, л. 4-4 об.].

Именно эти люди, — ученый, эстет, наивный собиратель-«простец», коллекционер-клептоман, — такие разные по культурным корням, исследовательским и собирательским интересам, политическим взглядам, по своему пониманию смысла сохранения древностей, — участвовали в формировании архивного, книжного и музейного собраний ученой архивной комиссии.

И все же особенно важным способом пополнения собрания оставались добровольные пожертвования граждан Костромской губернии, поскольку суммы, выделявшиеся на приобретение древностей, были слишком незначительны.

Многократно предпринимались попытки обратиться к населению губернии с просьбами о содействии «в приискании рукописей и предметов древности, которые могут бесследно исчезнуть, бесцельно находясь в кладовых местных владельцев или быть уничтоженными, если случайно будут найдены людьми несведущими»[13, л. 52]. Подобные обращения исходили как от самой комиссии, так и от имени костромских губернаторов, обязательных попечителей КГУАК, были адресованы представителям разных сословий и профессий. Обращения сопровождались программой сбора предметов [10, л. 37].

Что же стало результатом деятельности всех этих штатных и нештатных сотрудников, простых и «непростых» костромичей, сочувствовавших делу сохранения и изучения древностей? Ответ очевиден — результатом стал Романовский музей с его экспозициями, архивным и библиотечным собраниями.

Между тем судьба музея после его торжественного открытия в 1913 г. складывалась непросто.

Музей был построен на деньги, собранные по подписным листам, и немалую роль тут сыграло  покровительство царской семьи. Оно выражалось не только в официальном разрешении назвать его Романовским, но и в значительном денежном пособии от казны [4; 9; 14;15;18;19;20;]. Однако все попытки добиться продолжения государственного финансирования не увенчались успехом.

В ответ на проект штатов, представленный секретарем строительной комиссии А.И. Черницыным в Министерство внутренних дел, было предложено передать музей из ведения «частного учреждения», каким, по мнению департамента, являлась комиссия, в ведение Министерства народного просвещения[8, л. 8-10].

Это означало, что в деятельности музея главный акцент будет сделан на просветительных задачах музея в ущерб исследовательским, которые представляли наибольший интерес для КГУАК. Комиссия в таком случае теряла возможность пользоваться коллекциями и помещением. А.И. Черницын, как представитель Комиссии, настаивал на том, что музей и КГУАК «естественно, должны представлять собою одно неразрывное целое» [8, л. 10 об.].

Сама комиссия, вложив все силы в открытие музея, почти прекратила свое существование: с отъезда П.П. Шиловского из Костромы в 1912г. (его перевели в Олонецкую губернию) не собиралось общее собрание. В 1913г. закончились полномочия Совета КГУАК.

Для обеспечения сохранности предметов после отъезда Н.Н. Виноградова была создана временная комиссия, в которую, по просьбе губернатора И. Хозикова, были включены члены КГУАК А.И. Черницын, С.И. Бирюков, М. Раевский, Д.Н. Сизов, Л.А. Большаков, Л.П.Скворцов[8, л. 45]. Здание музея предоставлялось для чтения лекций, для размещения госпиталя и общежитий, -все это создавало дополнительную угрозу для сохранности предметов. С этими нерешенными проблемами — без руководства, без финансирования — вошла Костромская ученая архивная комиссия в роковой 1917 год.

Еще в 1916г. правление Костромского научного общества, узнав о бесхозном положении музея, предлагало свои услуги с целью сохранения коллекции [8, л. 22]. В мае 1917 г.,  не без помощи Е.Ф. Дюбюка и В.И. Смирнова, удалось добиться постановления Губернского комитета общественной безопасности о передаче музея в собственность города. Условием была последующая передача его в пользование Костромскому научному обществу с тем, чтобы содержание здания, его ремонт, отопление и охрана были отнесены на счет города.

13 октября 1917 было подписано постановление о вхождении Костромской губернской ученой архивной комиссии в Костромское научное общество по изучению местного края «на правах секции»[21]. Формально КГУАК перестала существовать, но  плоды ученых трудов членов этого сообщества  — библиотека, архив и музей – были сохранены для местных любителей старины. Современникам одни из них казались чудаками, другие – преуспевшими на общественном поприще, но, независимо от этого они сослужили службу будущим поколениям, расчистив «заросшие тернием пути», помогли всем тем, кто «трудами прямую стезю доискиваться» должен.

Потребность в регионоведческих штудиях, как показало время, не является постоянной. Пережив в 1920-х гг. взлет, названный С.О. Шмидтом «золотым десятилетием» отечественного краеведения, исследования в этом направлении были надолго оставлены.  Можно объяснять это запретами, идеологизацией общества,– и в этом будет своя  доля истины.

Однако в на рубеже 1980-90-х – новый подъем, и уже сегодня очевидно, что он закончился. Исследовательский бум перешел в спокойную «популяризаторскую» стадию, и это уже не объяснить запретами, новые поколения просто выбирают более надёжные источники финансовой обеспеченности, для них вопросы, еще недавно казавшиеся жизненно важными, перешли в разряд факультативных.

Естественным образом возникает вопрос, — что именно роднит две эпохи краеведческого рассвета? Один из возможных ответов – культурный шок, кризис идентичности. Именно тогда, когда рушится система, казавшаяся столь незыблемой, возникает необходимость в ответе на классические вопросы – кто я? где я?  И тогда мы снова возвращаемся к исходной точке, с которой начиналось возведение разрушенной махины, чтобы начать процесс выработки новой системы ценностей. И тогда каждый, кто имеет надобность в «разных манускриптах», равно как и в древних книгах, вещественных исторических источниках, сможет обратиться к тому, что собрано, сохранено, исследовано и опубликовано членами КГУАК.

Сегодня эти артефакты распределены между Государственным архивом Костромской области, Областной универсальной научной библиотекой и музеем.  Тем самым историко-архитектурным и художественным музеем-заповедником, который получил в наследство от КГУАК здание и часть коллекций Романовского музея, а в числе прочих и две комнаты дворянского собрания, в которых сто лет тому назад, в 1891 г., комиссия смогла «положить начало и основание музея древностей» [34].

Список источников и литературы

1. Архив С.Петербургского филиала Российской Академии Наук (ПФА РАН). Ф. 134. Оп. 4. Д. 9. Л. 3.
2. Государственный архив Костромской области (ГАКО). Ф. 130. Оп. 9. Д. 3437.
3. ГАКО. Ф. 130. Оп. 10. Д. 1088.
4. ГАКО. Ф. 133. Б/ш. № 509
5. ГАКО. Ф. 133. Б/ш. № 1166.
6. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д.2
7. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 4.
8. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 20.
9. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 22.
10. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 35.
11. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 37.
12. ГАКО. Ф. 179. Оп. 2. Д. 47.
13. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 1.
14. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 6,
15. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 8.
16. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 10.
17. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 11
18. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 13.
19. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 14.
20. ГАКО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 15.
21. ГАКО. Ф.508. Оп.1. Д.25.
22. ГАКО. Ф. Р-107. Оп. 3. Д. 2.
23. ГАКО. Ф. Р-550. Оп. 1. Д. 110.
24. Государственный архив новейшей истории Костромской области (ГАНИКО). Ф. Р-3656. Оп.2. Д. 2413.
25. Государственный музей этнографии (СПБ). Отдел рукописей. Ф. 1. Оп. 2. Д. 7071.
26. Апушкин В. Печальник Костромской старины. Кострома, 1919. 14 с. (Отдельный отт. из: Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Вып. XIII: Второй исторический сборник).
27. Апушкин В. О дворянских гнездах // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Кострома, 1917. Вып. 7: Исторический сборник. С.115-117.
28. Бочков В.Н. Щедрость души // Влюбленность. Ярославль, 1969. С. 121-146.
29. Журнал заседания Костромской губернской ученой архивной комиссии 6 июля 1895 года. Кострома, 1895. 8 с.
30. Забытый археолог // Костромская жизнь. 1913, 29 мая. №113.
31. Илинский П. Памяти Николая Николаевича Селифонтова // Костромская старина. 1905. Вып. VI. С.87-22.
32. Кострома // Костромские губернские ведомости. 1885, 10 июля. №27. Ч. неофициальная. С.186.
33. Макарихин В.П. Губернские ученые архивные комиссии. Н.Новгород : Волго-Вятское кн. изд-во, 1991. 120 с.
34. Миловидов И. Музей древностей при Костромской губернской ученой архивной комиссии// Костромская старина. Кострома, 1894. Вып. 3. Смесь. С.20.
35. Миловидов И. Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Федоровича. Кострома, 1885. 244 с.
36. Миловидов И.В. Содержание рукописей, хранящихся в архиве Ипатьевского монастыря. Вып. 1-2. Кострома : КГУАК, 1887 — 1888.
37. Наши кандидаты // Воля народа. 1917,18 окт.
38. Об открытии в С.-Петербурге Археологического института // Костромские губернские ведомости. 1877, 26 окт. №42. С.355-356.
39. Отчет деятельности Костромской губернской ученой архивной комиссии. Читан в заседании  Комиссии 6 мая 1886 г. Кострома : губернская тип., 6 с. (Отдельный отт. из КГВ.1886. №19)
40. Памяти Селифонтова : сб.ст. Первых Селифонтовских чтений (Кострома, КГОИАМЗ, 16-17 ноября 2000 г.). Кострома, 2000. 320 с.
41. Писарькова_Л.Ф. Губернские ученые архивные комиссии: организация, численность и условия деятельности // Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 187-198.
42. Покровский Н.В. Губернские ученые архивные комиссии // Вестник археологии и истории, издаваемый Археологическим институтом. 1909. Вып.XVIII. С.27-39.
43. Покровский Н.В. Речь о главных задачах археологического института по мысли Николая Васильевича Калачова // Русский Архив. 1891. Кн.III. С.610.
44. Ремизов А. Жизнь несмертельная // Петербургский альманах. Пб.; Берлин : З.И Гржебин, 1922. Кн. 1; Ремизов А. Жизнь несмертельная // Огонек. 1989, №31. С.10-13.
45. Сизинцева Л.И. Надвязанное. Иван Рязановский — костромское «эхо» серебряного века // Вестник Костромского гос. университета им. Н.А. Некрасова. 2008. №18. ( Сер. «Гуманитарные науки»: Энтелехия. Т.14) С. 142-153.
46. Сумароков Н.С. История о первоначалии и о происшествиях города Костромы до учреждения наместничества Рукопись. Кон. XVIII в.// Российский государственный архив древних актов. Ф. 196 Мазурин. № 1639. 196 л.л.
47. Формозов А.А. Страницы истории русской археологии / Ин-т археологии АН СССР. М. : Наука, 1986. 240 с.
48. Шипилов А.Д. Костромская губернская ученая архивная комиссия. 1885-1917 // Краеведческие записки / КИАМЗ. Ярославль, 1986. Вып. IV. С. 49-58