Я не сразу узнала о смерти Бориса Николаевича, только вечером следующего дня, на шестой паре, дочка вызвала меня из аудитории и сказала: «Мама, только ты не плачь…» К студентам я, действительно, вернулась в слезах – и стала рассказывать о человеке, чью фотографию они на следующий день увидели при входе в университет в траурной рамке.
Я сейчас точно не помню, когда и где мы познакомились с Борисом Николаевичем. По-моему, это случилось где-нибудь в середине девяностых, в читальном зале областного архива. Для меня это был «период первоначального накопления» информации. Я, как и некоторые другие, просто жила в читальном зале архива, и многие были уверены, что именно это и есть мое основное место работы.
Там была особенная атмосфера сосредоточенного интереса. Все сидели, склонясь над делами, и лишь изредка молчание прерывалось удивленным возгласом или смешком, когда кто-то находил что-то интересное или забавное. Архив к тому времени был открыт после пожара сравнительно недавно, и посетителей было еще немного. Все знали друг друга, а каждое новое лицо вызывало неподдельный интерес, потому что случайных посетителей почти не было. Каждый стремился помочь, — кто чем мог. Это был своеобразный клуб исследователей, и Борис Николаевич органично вошел в него. Он с интересом следил за нашими поисками и радовался находкам, а, главное, сам очень быстро втянулся в процесс исследования.
Время было трудное. В читальном зале, несмотря на белые полосы на рамах окон, зимой стояла стужа, зарплату нам, бюджетникам, не выплачивали по полгода. Мы, вечно голодные, грелись чаем. Борис Николаевич, с торжеством волшебника, светясь радостью, выкладывал на подоконник то необыкновенные розовые пряники, то пирожки, испеченные Изольдой Константиновной. А по весне на окнах читального зала появлялась рассада, и листья кабачков и баклажанов поворачивались навстречу солнцу, а вместе с ними оживали и мы.
Для нас, занимавшихся в читальном зале, был еще один, кроме чая, повод отвлечься от работы, а, точнее, переключиться на другой род деятельности. Желающие пообщаться уходили в курилку. Там, в клубах дыма, узнавали о том, кто над чем работает, как идет исследование, какие издания готовятся или уже вышли. Это было время, когда издавалась «Костромская старина», потом «Губернский дом», «Ветлужская сторона». Почти все, работавшие в зале архива, были авторами этих изданий, генератором идей обычно была Таня Войтюк, но детали обсуждали все вместе. Там же, в курилке, подсказывали друг другу, где еще можно поискать информацию (что-то кому-то, обычно, попадалось, но за ненадобностью временно откладывалось). Там же подключился к этому процессу и Борис Николаевич, зажегший всех идеей журнала, посвященного Островскому району (Губернский дом. 1999. №3).
Область его интереса лежала, конечно, прежде всего, в границах родного района. Первоначально он, кажется, собирался только уточнить детали, касающиеся истории Александровской бумажной фабрики, но работа его захватила — и не отпускала уже до конца жизни. Борис Николаевич был настоящим краеведом: знал в районе каждый уголок, каждую колдобину на дороге. Практически не было фамилии, которой бы он не слышал, человека, о котором бы он не знал. Информация, которую он черпал из архивных документов и опубликованных источников, ложились на фундамент его непосредственных живых впечатлений, устанавливалась «связь времен».
Да, конечно, очень быстро он сосредоточился на «лишенцах» – земляках, крестьянах, лишенных в советские годы избирательных прав. Но его интересовало о районе все, он с азартом, впитывал любую информацию. Борис Николаевич «прочесывал» дореволюционные газеты, — и небольшие заметки, которые посторонний взгляд обычно пробегал, не задерживаясь, обретали в его передаче особый вкус. Они, как и все прочее, были кирпичиками, которых так не хватало для «образа целого».
Позже, во время работы над «островским» номером «Губернского дома», он увидел у меня земские отчеты, протоколы, постановления, — и не успокоился, пока не просмотрел их все. Потом только краешком выглянул этот материал в его газетных очерках о первом тамошнем земском враче А.А. Синицыне, о семье Ляпуновых, один из которых, Владимир Алексеевич, стал членом уездной земской управы…
Эта серия публикаций в газете «Островские вести» — «Жизнь замечательных людей» — была задумана им для того, чтобы отозвались другие старожилы, разбросанные по огромной стране. Не случайной была его работа над альбомом, посвященным выпускникам родной школы, потом он многих просил написать вспоминания о жизни, которую хорошо знал и он сам. Получая письма одноклассников, Борис Николаевич с увлечением (и увлекательно) читал и комментировал их.
А еще он надеялся, что кто-то, кроме него, увлечется этой работой — понимал, что его жизни не хватит. Радовался, когда его поддерживали журналисты. Остается только сожалеть, что так и не была им написана книга о районе, о Семеновском – Лапотном. Думаю, не скоро там появится человек, способный на такой гигантский труд и, что не менее важно, готовый к нему. А тот «образ целого», или, как говорили в начале ХХ в., «целокупное знание», – ушло вместе с ним.
Нет, конечно, не только о краеведении шла речь в курилке. Говорили о жизни, делились проблемами, которые возникали на работе. Борис Николаевич, если мог, всегда подсказывал или помогал. Все знали, что он был убежденным коммунистом, но никогда не было случая, чтобы кто-то испытывал чувство дискомфорта оттого, что придерживался иных политических взглядов. Мне даже кажется, что и разговоров-то о политике не велось, — все в глубине души понимали, что политика разделяет, и, скорее неосознанно, избегали тем, ведущих к прямой конфронтации.
И, уж конечно, в манере общения не было и намека на его недавнее начальственное положение. Я, человек не костромской, вообще долго не подозревала о его работе в обкоме партии. Лишь позже, когда я стала расспрашивать его о прошлом, для меня этот мир стал открываться совсем с другой, неизвестной мне стороны. Фигуры, представлявшиеся мне одиозными, обретали иное измерение. Социализм Бориса Николаевича всегда имел «человеческое лицо».
Я хорошо помню единственный случай, когда я увидела его в гневе, — и этот гнев был направлен на меня. В разговоре была упомянута фамилия В. Ф. Широкова. Для меня это был человек, который настаивал на реконструкции исторического центра города, собирался на кремлевском холме выстроить здание обкома в стиле московских сталинских многоэтажек. Я знала, сколько усилий было потрачено интеллигенцией города, чтобы не допустить этого, — и радовалась этой победе, означавшей поражение председателя костромского горисполкома.
«А, это тот самый…» – сказала я, и Борис Николаевич аж задохнулся от возмущения. «Да знаешь ли ты, что он… он был танкист…», — и последовал рассказ о том, какой это был человек и сколько он сделал для города. И, что еще важнее для меня, в этом рассказе оживал город «до Широкова», потом он строился, прирастал автопешеходным мостом, по улицам начинали двигаться новенькие автобусы и троллейбусы, расчищались площади, строились предприятия, кинотеатр и дворец спорта…
Я помнила при этом, что для площади и многих других построек уничтожалась историческая застройка, и город терял свою неповторимость. Но, благодаря страстной апологии Бориса Николаевича, я увидела и попыталась понять точку зрения другой стороны. Это был третий путь, ответ на вопрос, обозначенный в заглавии книги столь чтимого им И.Н. Деткова – «Любить? Ненавидеть? Что еще?..» Главным в таких разговорах было желание понять, готовность к диалогу. Не отказываясь от своих взглядов, мы оба готовы были смягчить некоторые позиции.
И был еще один жизненный пласт, который открылся для меня благодаря Борису Николаевичу, — это был мир технологического университета. Я ничего не знала о нем, да, честно говоря, и не пыталась узнать. И тут началась подготовка первого выпуска биобиблиографического словаря «Ученые КГТУ», посвященного В.Н. Аносову. Борис Николаевич был так увлечен, что не мог не говорить об этом человеке, с которым я тоже была немного знакома по своей «музейно-краеведческой» части.
Говоря об этом старейшем преподавателе «технолога», мы обсуждали проблемы интеллигентности и культуры, подлинной и мнимой, старой и новой. «Ты представляешь, он ВСЕ хранит, даже театральные программки спектаклей, которые смотрел гимназистом, пригласительные билеты…», — звонил мне Борис Николаевич. И я чувствовала, какая мощная тяга к этой загадочной глыбе под названием «подлинная культура» была у него самого, некогда обычного крестьянского паренька, перечитавшего по ночам все книги в местной библиотеке… Мне это было знакомо и понятно, — в своей жизни я шла по тому же азимуту.
В этих разговорах постоянно шла речь о «технологе», – и я узнавала о том, как он менялся, каким трудом удалось добиться реформирования вуза, привести его в соответствие с требованиями современности. Технические вопросы не были мне близки, но многолетние занятия историей костромской промышленности заставили меня от корки до корки прочесть книгу Бориса Николаевича «Льняная нить длиной в длиной в тысячелетия». Потом за первым выпуском об В.Н. Аносове последовали книги о других преподавателях университета. Борис Николаевич неизменно дарил их мне, а потом вызывал на разговор и очень внимательно слушал мое мнение, – мнение стороннего человека.
Так, волей или неволей, я оказалась «внутри» этих незнакомых мне, а потому и чуждых прежде стен. Результат оказался для меня совершенно неожиданным. 23 декабря 1998 г. я защитила кандидатскую диссертацию, 30 числа того же месяца завезла документы в ВАК, а еще через два дня мне позвонил А.В. Зябликов и предложил часы на кафедре культурологии и туризма КГТУ. Еще лет за пять до этого, до знакомства с Б. Н. Годуновым, я бы, не задумываясь, отказалась бы от этого предложения. Но в тот момент, уже не размышляя, приняла, исключив для себя, таким образом, совместительство в более близком мне по профилю педагогическом университете (оставлять работу в музее я не собиралась).
Сначала мне было очень трудно, я ведь не педагог по образованию. Всеми моими сомнениями, тревогами и проблемами я делилась с Борисом Николаевичем, а он — сочувствовал, поддерживал, подсказывал… Сейчас, по прошествии пяти лет, когда мне удается, наконец, выстроить свой путь в этой сфере деятельности, я ни секунды не жалею о своем выборе и мысленно благодарю за него Б.Н. Годунова. Думаю, он радовался бы сегодня моим находкам и, смею думать, некоторым удачам на этом пути – вместе со мной.
Было у нас с ним еще одно «общее поле», и даже общая страсть – книги, в первую очередь краеведческие. В последнее лето, юбилейное для Костромы, они выходили во множестве, в разных издательствах, в разных ведомствах. Это была настоящая охота, необыкновенно увлекательная. По разным каналам мы узнавали о книге еще до ее выхода, отслеживали ее путь до места хранения (эти издания часто не поступали в продажу), а потом добывали всеми правдами и неправдами. Конечно, на последнем этапе возможности Бориса Николаевича значительно превосходили мои собственные, но и мне случалось быть ему полезной.
И все же самое интересное начиналось тогда, когда мы начинали обсуждать прочитанное, радоваться хорошим, добротным изданиям, возмущаться выходом графоманских «писаний». «Это не только не полезно, это вредно», — соглашался со мной Борис Николаевич, когда мы обсуждали серию книг одного плодовитого «краеведа».
В последние годы, когда Борис Николаевич уже не мог бывать в архиве, он иногда звонил мне в минуты плохого настроения. И тогда я рассказывала ему о поездках по области, организованных Домом народного творчества или областной библиотекой, о живых и творческих людях, которых довелось встретить в районах. Он очень радовался успехам мантуровского краеведа С.Н. Торопова, буевлян В.Н. Флерова и Е.Б. Беляковой. Я с восторгом рассказывала ему о работе, которую проделал галичанин Н.В. Сотников, собиравший материалы по истории Рыбной слободы. Мне казалось, что там, на другом конце телефонного провода находится мощный аккумулятор положительной энергии, я не видела, но слышала по голосу, как оживал Борис Николаевич.
На книге «Льняная нить длиной в тысячелетия» Борис Николаевич написал мне: «Всегда в истории случалось так: любое дело двигалось вперед людьми с сумасшедшинкой, влюбленными в свою работу. Всю жизнь был неравнодушен к таким людям». Я думаю, что эти слова можно было отнести и к нему. Его всегда, в прошлом, настоящем и будущем, интересовали люди.
И поэтому, я думаю, все, что он сделал, написал, собрал, будет интересно во все времена.